Чудо, заставшее врасплох. Нобелевский лауреат — изгой

Так называется глава в мемуарах "Записки гадкого утенка" крупнейшего российского мыслителя наших дней, философа, культуролога, писателя и эссеиста 90-летнего Григория Померанца. И связана она с событиями полувековой давности – присуждением великому русскому поэту Борису Пастернаку Нобелевской премии по литературе.

Это было второе в истории русской литературы присуждение Нобелевской премии – первой удостоился в 1933 году писатель-эмигрант Иван Бунин (1870 – 1953). 23 октября 1958 г. секретарь Нобелевского фонда Андреас Эстерлинг телеграммой известил Бориса Леонидовича Пастернака о результатах голосования во втором туре Шведской Академии и присуждении ему Нобелевской премии по литературе за 1958 год.

Нет, известие не стало неожиданностью для коммунистических властей СССР. Еще 21-го октября в Отделах культуры и агитации и пропаганды ЦК КПСС обсуждался вопрос о мерах в связи с возможным присуждением Б.Л. Пастернаку Нобелевской премии. Тем не менее, сам факт присуждения премии вызвал в партийных и государственных структурах СССР бурю негодования. Этот вопрос рассматривался на уровне президиума ЦК КПСС, секретариата и лично главного идеолога СССР Михаила Суслова.

Впрочем, расправа над Пастернаком началась раньше. В 1957 году в итальянском прокоммунистическом издательстве Фельтринелли на итальянском языке вышел роман Пастернака "Доктор Живаго", после чего в советской прессе началась его травля.

Роман быстро был переведен на английский, на несколько других иностранных языков, стал весьма популярен на Западе, а спустя некоторое время и вовсе экранизирован Голливудом. Кроме того, что роман был опубликован на Западе без разрешения властей, все творчество Бориса Пастернака, и особенно "Доктор Живаго", раздражали агрессивно атеистическую власть своим глубоко христианским подтекстом.

Присуждение же Борису Пастернаку Нобелевской премии довело травлю писателя до огромных масштабов. Именно в те времена появилась фраза, позже ставшая комической расхожей присказкой: "Я романа не читал, но скажу!…".

Изречения такого рода звучали на многочисленных рабочих собраниях, на которых записные "мамани Климы" (персонаж из песни Галича, 90-летие которого отмечалось на днях) призывали к расправе над опальным поэтом.

"Литературная газета" обрушилась на Пастернака, называя его "изменником", "злобным обывателем", "клеветником", "Иудой", "вражеским наймитом" и т.д. Его исключили из Союза писателей, вынудили отказаться от премии.

Несмотря на то, что "нобелевка" была присуждена Пастернаку "За значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа", усилиями официальных советских властей она надолго, если не навсегда, прочно связалась с романом "Доктор Живаго", "антисоветская" сущность которого то и дело выявлялась в то время партагитаторами, литкритиками, лекторами общества "Знание" и иже с ними.

На самом деле это было не совсем так. Пастернак ежегодно выдвигался на соискание Нобелевской премии, начиная с 1946-го года, т.е. задолго до написания "Доктора Живаго".

Впервые слух о присуждении Пастернаку Нобелевской премии пронесся в 1954 году. А в 1958 году его кандидатура была предложена прошлогодним лауреатом Альбером Камю.

Получив известие о присуждении премии, Борис Пастернак 23 октября направил в адрес Шведской академии телеграмму, в которой говорилось, что он "Чрезвычайно благодарен, тронут, горд, изумлен и смущен" .

А 29 октября последовала вторая телеграмма: "В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться. Не примите за оскорбление мой добровольный отказ".

На церемонии же вручения премий, которая прошла чуть позже член Шведской академии Андерс Эстерлинг сказал: "Разумеется, этот отказ никоим образом не принижает значимости награды. Нам остается только выразить сожаление, что награждение лауреата Нобелевской премии не состоится".

Сам же Пастернак написал по поводу присуждения премии стихи:

НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.

Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.

Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.

Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора -
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.

После публикации этого стихотворения на Западе Пастернак был приглашен к Генеральному прокурору СССР Роману Руденко, где ему было предъявлено обвинение по статье 64 УК РСФСР "Измена Родине". Правда, никаких последствий для него это событие не имело, возможно потому, что стихотворение было опубликовано без его разрешения.

К Пастернаку, который постоянно жил на даче в Переделкино, даже удавалось прорваться кое-кому и из иностранных визитеров. Первым, нарушившим добровольно избранную черту оседлости нобелевского лауреата, был знаменитый американский композитор и дирижер Леонард Бернстайн, который на электричке приехал к Пастернаку 12 сентября 1959 года – на следующий день после своего первого концерта в СССР.

Чуть более чем через полтора года после скандала вокруг Нобелевской премии, 30 мая 1960 года в возрасте 70 лет Борис Леонидович Пастернак скончался от рака легких в Переделкино и был похоронен на местном кладбище. Все то же Галич написал тогда:"Как мы радуемся, сволочи, что он умер в своей постели!"

В 1987 году решение об исключении Пастернака из Союза писателей было отменено, в 1988 году "Доктор Живаго" впервые был напечатан в СССР в журнале "Новый Мир", а в 1989 году медаль Нобелевского лауреата была вручена в Стокгольме сыну поэта - Евегнию, за день до ежегодной официальной церемонии.

Это произошло на торжественном приеме в Шведской академии в присутствии нобелевских лауреатов, послов Швеции и СССР, а также многочисленных гостей. При передаче медали секретарь академии профессор Сторе Аллен прочел обе телеграммы, посланные Б.Л. Пастернаком 23 и 29 октября 1958 года, и сказал, что Шведская академия признала отказ Пастернака от премии вынужденным и по прошествии тридцати одного года вручает его медаль сыну, сожалея о том, что лауреата нет уже в живых.

А на следующий день на официальной церемонии на площадке широкой лестницы королевского дворца появился с виолончелью Мстислава Ростроповича. Свое выступление он предварил словами: "Ваши величества, достопочтенные нобелевские лауреаты, дамы и господа!

На этой великолепном празднике мне хочется напомнить вам о великом русском поэте Борисе Пастернаке, который при жизни был лишен права получить присужденную ему награду и воспользоваться счастьем и честью быть лауреатом Нобелевской премии". После этого прозвучала Сарабанда из сюиты Баха d-моль для виолончели соло.

Вслед за Пастернаком Нобелевской премии были удостоены еще три русских писателя: Александр Солженицын, Михаил Шолохов и Иосиф Бродский.

…А корзина цветов Борису Пастернаку была все же вручена. Ее заказал Илья Шмаин, взяв не хватившие на ее покупку и доставку деньги у Григория Померанца. Шмаин проследил, как цветы были доставлена сквозь пикеты милиции в московскую квартиру писателя в Лаврушинском переулке.

А вечером в шестиметровую комнату Померанца в 1-м Зачатьевском переулке, когда там собралась небольшая компания, чтобы написать поздравительную открытку нобелевскому лауреату, туда нагрянул паспортист и под видом уточнения списков к выборам проверил паспорта у всех присутствовавших. Тут-то все и вспомнили, что еще совсем недавно проверка паспортов предшествовала аресту.

Считать, что Пастернак всю свою жизнь был неугодным советским властям писателем, — не совсем верно. До середины 1930-х годов большой том его стихотворений активно издаётся, а сам Пастернак участвует в деятельности Союза писателей СССР, стараясь при этом не склоняться перед власть имущими. Так, в 1934 году на первом съезде советских литераторов Борис Леонидович сказал, что потеря своего лица грозит превращением в «социалистического сановника». На том же съезде Николай Бухарин (уже потерявший былую власть, но ещё имеющий вес в партии) называет Пастернака лучшим поэтом Советского Союза. Но уже через два года, в начале 1936-го, ситуация начинает меняться: правительство СССР недовольно слишком личным и трагическим тоном произведений поэта. Советскому Союзу нужны не декаденты, а писатели-активисты. Но тогда Пастернак в полную опалу не попадает.

Говоря об отношениях писателя с советской властью, обычно вспоминают два эпизода, связанных с Иосифом Сталиным. Первый (и наиболее известный) произошёл 13 июня 1934 года. События того дня Борис Леонидович Пастернак будет вспоминать всю свою жизнь, особенно в разгар развернувшийся травли. Около половины четвёртого дня в квартире писателя раздался звонок. Молодой мужской голос сообщил Пастернаку, что сейчас с ним будет говорить Сталин, чему поэт не поверил, но продиктованный номер всё-таки набрал. Трубку действительно поднял Генеральный секретарь партии. Показания свидетелей о том, как на самом деле прошёл этот разговор, разнятся. Точно известно, что Сталин и Пастернак говорили об Осипе Мандельштаме, отправленном в ссылку из-за издевательской эпиграммы, направленной против сталинского режима и самого Иосифа Виссарионовича. «Отец народов» спросил, друг ли Мандельштам Пастернаку, хороший ли он поэт... Что именно ответил Пастернак, неизвестно, но, судя по всему, писатель пытался уйти от неудобных вопросов, пускаясь в пространные философские рассуждения. Сталин сказал, что так товарищей не защищают, и бросил трубку. Раздосадованный Пастернак попытался дозвониться до генсека снова, уговорить того отпустить Мандельштама, но трубку никто не взял. Пастернак считал, что поступил недостойно, из-за чего долгое время не мог работать.

Уже через год, осенью 1935-го поэту выпал шанс заступиться за других литераторов. Он отправил Сталину личное послание, где просто и искренне попросил отпустить мужа и сына Анны Ахматовой — Николая Пунина и Льва Гумилёва. Оба оказались на свободе ровно через два дня. Об этих эпизодах Пастернак вспомнит в начале 1959 года, когда, доведённый до отчаяния травлей и отсутствием заработков, будет вынужден написать письмо Дмитрию Поликарпову — одному из главных виновников своих бед: «Действительно страшный и жестокий Сталин считал не ниже своего достоинства исполнять мои просьбы о заключённых и по своему почину вызывать меня по этому поводу к телефону».

• Борис Пастернак с супругой Зинаидой на даче, 1958 год

Стихи — это необработанная проза

Главной причиной травли стал единственный роман писателя — «Доктор Живаго». Пастернак, до публикации этого произведения работавший с поэзией, считал прозу более совершенной формой передачи мыслей и чувств писателя. «Стихи — это необработанная, неосуществлённая проза», — говорил он. Время после Великой Отечественной войны ознаменовалось для Пастернака ожиданием перемен: «Если Богу угодно будет и я не ошибаюсь, в России скоро будет яркая жизнь, захватывающе новый век и ещё раньше, до наступленья этого благополучия в частной жизни и обиходе, — поразительное огромное, как при Толстом и Гоголе, искусство». Для такой страны он и начал писать «Доктора Живаго» — символический роман, проникнутый христианскими мотивами и повествующий о первопричинах революции. И герои его — это символы: Живаго — русское христианство, а главный женский персонаж Лара — сама Россия. За каждым героем, за каждым событием в романе стоит нечто гораздо большее, всеобъемлющее. Но первые читатели не смогли (или не захотели) этого понять: они хвалили стихотворения, которые вошли в книгу под видом творчества Юрия Живаго, говорили о прелести пейзажей, но главную задумку не оценили. Как ни странно, смысл произведения уловили на Западе. В письмах писателей о «Докторе Живаго» зачастую говорится, что этот роман позволяет западному человеку лучше понять Россию. Но эти слова поддержки до Пастернака почти не доходили из-за развёрнутой травли со стороны властей и даже литературного сообщества. Он с трудом получал весточки из других стран и был вынужден заботиться прежде всего о том, как прокормить свою семью.

Официальная и полномасштабная кампания против Бориса Леонидовича Пастернака развернулась уже после получения им Нобелевской премии в 1958 году. Руководство партии настаивало на том, что награда была дана Пастернаку за роман «Доктор Живаго», который порочит советский строй и якобы не имеет никакой художественной ценности. Но следует помнить о том, что Пастернак тогда выдвигался на премию уже не впервые: Нобелевский комитет рассматривал его кандидатуру с 1946 года, а роман тогда ещё не существовал даже в черновиках. Да и в обосновании награды сначала говорится о достижениях Пастернака как поэта, а потом уже о его успехах в прозе: «За значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа».

Но неверно говорить и о том, что «Доктор Живаго» не оказал никакого влияния на решение Нобелевского комитета. Роман, вышедший в Италии в 1957 году, имел значительный успех. Его читали в Голландии, Великобритании и США. «Что с того, что ты в Переделкине одиноко свершаешь свой невидимый подвиг, — где-то наборщики в передниках за то получают зарплату и кормят свои семьи, что набирают твоё имя на всех языках мира. Ты способствуешь изжитию безработицы в Бельгии и в Париже», — писала Пастернаку двоюродная сестра Ольга Фрейденберг. ЦРУ, разделявшее точку зрения советского правительства об антиреволюционной направленности романа, устроило бесплатную раздачу «Доктора Живаго» русским туристам в Бельгии и планировало доставить «пропагандистскую» книгу в страны социалистического блока.

Всё это ещё до присуждения премии обеспечило Борису Леонидовичу Пастернаку опалу. Изначально писатель отдал рукопись не иностранцам, а русскому журналу «Новый мир». Ответ из редакции долго не приходил Пастернаку, поэтому он в конце концов решил передать права на публикацию романа итальянскому издателю Джанджакомо Фельтринелли. К концу 1956 года копия романа была уже в редакциях крупнейших западноевропейских государств. Советский Союз, в публикации отказавший, заставлял Пастернака отозвать книгу, но остановить процесс уже не представлялось возможным.

Пастернак прекрасно понимал, какими проблемами может обернуться для него получение Нобелевской премии, и всё же 23 октября 1958 года, в день своего триумфа, направил в Шведскую академию слова искренней признательности. Советское руководство было взбешено: СССР настаивал на том, чтобы награду получил Шолохов, но Нобелевский комитет их просьбам не внял. Кампания против Пастернака началась тут же: к нему приходили коллеги, фактически требуя отказаться от премии, но писатель был непреклонен. А 25 октября началась травля в СМИ. Московское радио сообщило, что «присуждение Нобелевской премии за единственное среднего качества произведение, каким является «Доктор Живаго», — политический акт, направленный против советского государства». В тот же день «Литературная газета» опубликовала статью, в которой назвала Пастернака «наживкой на крючке антисоветской пропаганды». Через два дня, 27 октября, на специальном заседании Союза писателей СССР было решено исключить Пастернака из организации и просить Хрущёва выслать провинившегося поэта из страны. В печати с завидным постоянством появлялись критические, если не сказать оскорбительные публикации. Основной проблемой всех этих выпадов было то, что практически никто из обвинявших роман не читал. В лучшем случае они были знакомы с несколькими кусками, вырванными из контекста. Пастернак пытался обратить на это внимание в тех редких письмах, которые он отправлял своим обвинителям, но всё было тщетно: приказ «затравить» нобелевского лауреата и заставить его отказаться от награды поступил сверху. Сам Хрущёв, не стесняясь, назвал Пастернака свиньёй, что с готовностью подхватили и другие преследователи.

Но не эти нападки заставили Пастернака отказаться от премии: писатель для сохранения здоровья перестал читать прессу. Последней каплей в чаше терпения и без того глубоко несчастного человека стали слова его музы, Ольги Ивинской. Она, опасаясь за свою свободу, обвинила писателя в эгоизме: «Тебе ничего не будет, а от меня костей не соберёшь». После этого Пастернак отправил в Швецию телеграмму о том, что принять почётную награду он не сможет.

• globallookpress.com
• Russian Look

«Исключение Пастернака — позор для цивилизованного мира»

Но расчёт советского правительства не оправдался: отказ Пастернака от премии прошёл почти незаметно, зато травля писателя получила широкий общественный резонанс во всём западном мире. Крупнейшие писатели того времени, включая Олдоса Хаксли, Альбера Камю, Андре Моруа, Эрнеста Хемингуэя, выступали в поддержку советского писателя, отправляли письма в правительство СССР с настоятельной просьбой прекратить преследование Пастернака.

«Исключение Пастернака представляет собой нечто невероятное, заставляющее вставать дыбом волосы на голове. Во-первых, потому, что присуждение Шведской академией премии обыкновенно считается за честь, во-вторых, потому, что Пастернак не может нести ответственности за то, что выбор пал на него, наконец, потому, что произвол, который допустили советские писатели, лишь увеличивает пропасть между западной культурой и русской литературой. Было время, когда великие писатели, как Толстой, Чехов, Достоевский, совершенно справедливо гордились престижем, который они имели на Западе».

Андре Моруа

«Единственное, что России надо было бы понять, — это то, что Нобелевская премия вознаградила большого русского писателя, который живёт и работает в советском обществе. К тому же гений Пастернака, его личные благородство и доброта далеки от того, чтобы оскорблять Россию. Напротив, они озаряют её и заставляют любить её больше, чем любая пропаганда. Россия пострадает от этого в глазах всего мира лишь с того момента, как будет осуждён человек, вызывающий теперь всеобщее восхищение и особенную любовь».

Альбер Камю

«Исключение Пастернака — позор для цивилизованного мира. Это означает, что он в опасности. Его надо защитить».

Лондонская газета News Chronicle

Кампания по защите Бориса Пастернака приобрела невиданные масштабы. Иностранные коллеги и читатели писали ему много писем с предложениями помощи. Поддержку писателю оказал даже премьер-министр Индии Джавахарлал Неру, который позвонил лично Хрущёву. После этого Первый секретарь СССР понял, что дела обстоят весьма серьёзно, и отправил в посольства нескольких стран письма, где официально заверял, что жизнь, свобода и имущество Пастернака находятся вне опасности.

Страшный скандал разгорелся в Швеции: здесь лауреат Ленинской премии Артур Лундквист заявил о своём отказе от награды в поддержку Пастернака. Средства массовой информации всего мира говорили о советском писателе, что иногда приводило к довольно курьёзным случаям. Например, один фермер жаловался на то, что история с Пастернаком может его разорить, потому что радиостанции, занятые обсуждением Нобелевской премии по литературе, перестали передавать информацию о ценах на зерно и прогнозы погоды.

Но жизнь Пастернака от этого не изменилась к лучшему. Сначала он опасался одного — высылки. Писатель не представлял себе жизни без России, поэтому иногда шёл на уступки власти, чтобы остаться на родине. Затем перед нобелевским триумфатором встала другая проблема — он перестал получать гонорары. Его, уже совсем не молодого и к тому же семейного человека, лишили средств к существованию. При этом гонорары за «Доктора Живаго» дожидались своего хозяина за рубежом. Получить их у писателя не было никакой возможности.

Но даже в такой атмосфере Пастернак не прекращал творить: работа помогала сохранять остатки моральных сил. Писатель задумал пьесу о крепостном актёре, который развивает свой талант, несмотря на унизительное рабское положение. Постепенно замысел становился всё более масштабным, превращаясь в пьесу обо всей России. Она называлась «Спящая красавица», но закончена так и не была: Пастернак, задумавший новое произведение летом 1959-го, ушёл из жизни 30 мая 1960 года.

Через 27 лет после смерти Пастернака, 19 февраля 1987 года, Союз писателей СССР наконец отменил свой указ об исключении Бориса Леонидовича. Все эти годы в стране шёл медленный процесс реабилитации писателя. Сначала его существование перестали полностью замалчивать, потом стали говорить о нём в нейтральном ключе. Период замалчивания и искажений закончился в конце 1980-х: сначала раскаялся Союз писателей, затем с пронзительной статьёй в память о Пастернаке выступил смертельно больной Виктор Некрасов (правда, в нью-йоркской газете) и наконец в 1988 году, с запозданием в 30 лет, журнал «Новый мир» опубликовал полный текст «Доктора Живаго». В следующем году родные Пастернака получили за него Нобелевскую премию. 10 декабря 1989 года в Стокгольме в честь великого русского писателя, лишившегося законного права быть триумфатором, звучала чарующе-трагическая мелодия из сюиты Баха d-moll для виолончели соло.

23 октября 1958 года было объявлено о присуждении Нобелевской премии по литературе писателю Борису Пастернаку. До этого он выдвигался на премию в течение нескольких лет - с 1946 по 1950 годы. В 1958 году его кандидатуру предложил лауреат прошлого года Альбер Камю. Пастернак стал вторым после Ивана Бунина отечественным писателем, получившим Нобелевскую премию по литературе.

Ко времени присуждения премии уже вышел в свет роман «Доктор Живаго», опубликованный сначала в Италии, а потом в Великобритании. В СССР же звучали требования его исключения из Союза писателей, а со страниц газет началась его настоящая травля. Ряд литераторов, в частности, Лев Ошанин и Борис Полевой, требовали высылки Пастернака из страны и лишения его советского гражданства.

Тем не менее, роман, изданный заграницей, издавался огромными тиражами, за что автору были положены гонорары почти в десять миллионов долларов, однако Пастернак не мог ни выехать заграницу, ни получить положенное вознаграждение. В СССР «Доктор Живаго» был издан небольшим тиражом и был доступен только «для внутреннего пользования» высокопоставленным чиновникам ЦК КПСС.

Новый виток травли начался после присуждения ему Нобелевской премии. В частности, через два после объявления о решении Нобелевского комитета «Литературная газета» написала: «Пастернак получил «тридцать серебреников», для чего использована Нобелевская премия. Он награждён за то, что согласился исполнять роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды… Бесславный конец ждёт воскресшего Иуду, доктора Живаго, и его автора, уделом которого будет народное презрение». В «Правде» публицист Давид Заславский назвал Пастернака «литературным сорняком».

Критические и откровенно хамские по отношению к писателю речи звучали на собраниях Союза писателей и ЦК ВЛКСМ. Итогом стало единогласное исключение Пастернака из Союза писателей СССР. Правда, ряд писателей на рассмотрение этого вопроса не явились, среди них Александр Твардовский, Михаил Шолохов, Самуил Маршак, Илья Эренбург. В то же время Твардовский отказался публиковать в «Новом мире» роман «Доктор Живаго», а затем критически отзывался о Пастернаке в прессе.

Поддержку Пастернаку оказывала семья Корней Чуковского - его соседи по даче в Переделкино. Когда было объявлено о присуждении Нобелевской премии, Корней Иванович вместе со своей внучкой Люшей (Еленой Цезаревной Чуковской) пошел поздравить соседа. Вокруг дома стояли иностранные корреспонденты, а чуть дальше люди в штатском. Тем не менее Чуковский в интервью иностранной прессе похвалил «Доктора Живаго» и поддержал Пастернака. Также большую помощь опальному писателю оказывала и дочь Корнея Ивановича Лидия.

В том же 1958 году Нобелевская премия по физике была присуждена советским ученым Павлу Черенкову, Илье Франку и Игорю Тамму. В связи с этим в газете «Правда» вышла статья за подписью ряда ученых-физиков, которые утверждали, что их коллеги получили премию по праву, а вот в ее вручение Пастернаку вызвано политическими соображениями. Эту статью отказался подписывать академик Лев Арцимович, потребовавший, чтобы ему сначала дали прочесть «Доктора Живаго».

Собственно, «Не читал, но осуждаю» стало одним из главных неформальных лозунгов кампании против Пастернака. Эту фразу изначально на заседании правления Союза писателей сказал литератор Анатолий Софронов, до сих пор она является крылатой.

Несмотря на то, что премия была присуждена Пастернаку «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа», усилиями официальных советских властей она должна была надолго запомниться только как прочно связанная с романом «Доктор Живаго».

Вслед за писателями и академиками к травле были подключены трудовые коллективы по всей стране. Обличительные митинги проходили на рабочих местах, в институтах, заводах, чиновных организациях, творческих союзах, где составлялись коллективные оскорбительные письма с требованием кары опального литератора.

С просьбой прекратить гонения на писателя к Никите Хрущеву обратились Джавахарлал Неру и Альбер Камю, однако данное обращение осталось без внимания.

Несмотря на исключение из Союза писателей СССР, Пастернак продолжал оставаться членом Литфонда, получать гонорары, публиковаться. Неоднократно высказывавшаяся его гонителями мысль о том, что Пастернак, вероятно, захочет покинуть СССР, была им отвергнута — Пастернак в письме на имя Хрущёва написал: «Покинуть Родину для меня равносильно смерти. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой».

Из-за опубликованного на Западе стихотворения «Нобелевская премия» Пастернак в феврале 1959 года был вызван к Генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко, где ему угрожали обвинением по статье 64 «Измена Родине», однако никаких последствий для него это событие не имело, возможно потому, что стихотворение было опубликовано без его разрешения.

Скончался Борис Пастернак 30 мая 1960 года от рака легких. По мнению автора книги из серии ЖЗЛ, посвященной писателю, Дмитрия Быкова, болезнь Пастернака развилась на нервной почве после нескольких лет его беспрерывной травли.

Несмотря на опалу писателя, на его похороны на кладбище в Переделкино пришли Булат Окуджава, Наум Коржавин, Андрей Вознесенский и другие его коллеги по цеху.

В 1966 году умерла его жена Зинаида. Власти отказывались после того, как она стала вдовой платить ей пенсию, несмотря на ходатайства ряда известных писателей. В 38 лет, примерно в том же возрасте, что и Юрий Живаго в романе, умер и его сын Леонид.

Исключение Пастернака из Союза писателей было отменено в 1987 году, через год «Новый мир» впервые в СССР опубликовал роман «Доктор Живаго». 9 декабря 1989 года диплом и медаль Нобелевского лауреата были вручены в Стокгольме сыну писателя — Евгению Пастернаку.

Борис Пастернак

Борис Леонидович Пастернак (29 января 1890, Москва - 30 мая 1960, Переделкино, Московская область)

Могила Бориса Пастернака в Переделкино

Кто знает, кто такой Александр Шелепин?
Думаю, что лишь немногие тонкие знатоки истории вспомнят, что указанный товарищ в конце 50-х годов руководил организаций под названием КГБ. И с его тяжелой руки началась беспрецедентная травля Бориса Пастернака, который в октябре 1958 года - ровно 55 лет назад - получил Нобелевскую премию по литературе за роман "Доктор Живаго".

Сегодняшнему читателю вряд ли можно объяснить, за что этот вполне невинный с точки зрения государственной безопасности роман вызвал столько злобы у правящей верхушки СССР. Честно сказать, и я, прочитавшая роман в советское время, не очень поняла, в чем тут криминал. В том, что Пастернак показал революцию как стихийную силу, все сметающую на своем пути? Но эта мысль появилась много раньше - у заласканного властями писателя Шолохова в "Тихом Доне"...

КГБ разозлил тот факт, что писатель, которому отказали в публикации романа в главных литературных журналах страны ("Новый мир" и "Знамя") передал рукопись на Запад. Сделал он, между прочим, это через коммунистов - корреспондента итальянского радио Седжио Д’Анджело и издателя Джанджакомо Фельтринелли. Несмотря на то, что Пастернак под давлением властей просил вернуть рукопись обратно, книга выходит сначала в Италии, а потом в Англии, Франции, США. На счет Бориса Пастернака поступают гонорары - всего более миллиона долларов (огромные деньги по тем временам).

Воспользоваться ими на родине писатель не может, Шелепин и его гопкомпания начинают травлю писателя - гневные публикации в прессе, карикатуры, осуждение всей страны (отсюда пошло знаменитое: не читал, но осуждаю), и главное - ему перестают выплачивать гонорары за сделанные переводы. Власти надеялись таким образом сделать писателя более сговорчивым. Но Пастернак договаривается со своими друзьями - писателями Хеменгуэем, Ремарком, Мориаком и другими, что они получают по доверенности часть его гонораров за роман “Доктор Живаго” за границей, а он (по их доверенностям) деньги за публикацию их произведений в СССР. Таким образом, опальный поэт снова получал бы финансовую независимость. Власти от такого своеволия пришли в настоящее бешенство.

Сначала было принято решение выслать крамольного писателя из страны (к этому времени Пастернак написал стихотворение "Нобелевская премия" - чем практически подписал себе смертный приговор). Но, пораскинув мозгами, гэбешники поняли, что писатель с его гонорарами будет жить неплохо где-нибудь в Швейцарии или Франции. Тогда Пастернака начинают таскать по допросам и грозить тюремным заключением за измену родине. Перспектива оказаться за решеткой в своем почтенном возрасте (писателю 75 лет) так напугала Пастернака, что он, измотанный допросами и вызовам на ковер в ЦК (что мало отличалось одно от другого), написал отказ от Нобелевской премии.

Из жизни Пастернак ушел через полтора года после описываемых позорных событий.
Не для него позорных. Для страны.

23 октября 1958 года Борис Пастернак был объявлен лауреатом Нобелевской премии по литературе. Однако, как известно, писатель был вынужден отказаться от премии, а объявленная против него травля привела его к тяжелой болезни и скорой смерти. О тех испытаниях, которые выпали на его долю осенью 1958 года, и о том, как более тридцати лет спустя медаль и диплом Нобелевского лауреата были переданы семье писателя, - в рассказе его сына Евгения Пастернака.

Среди событий, связанных со столетием Бориса Пастернака, особое место занимает решение Нобелевского комитета восстановить историческую правду, признав вынужденным и недействительным отказ Пастернака от Нобелевской премии, и вручить диплом и медаль семье покойного лауреата. Присуждение Пастернаку Нобелевской премии по литературе осенью 1958 года получило скандальную известность. Это окрасило глубоким трагизмом, сократило и отравило горечью остаток его дней. В течение последующих тридцати лет эта тема оставалось запретной и загадочной.

Разговоры о Нобелевской премии Пастернака начались в первые послевоенные годы. По сведениям, сообщенным нынешним главой Нобелевского комитета Ларсом Гилленстеном, его кандидатура обсуждалась ежегодно начиная с 1946-го по 1950-й, снова появилась в 1957-м, премия была присуждена в 1958-м. Пастернак узнавал об этом косвенно - по усилению нападок отечественной критики. Иногда он вынужден был оправдываться, чтобы отвести прямые угрозы, связанные с европейской известностью:

«По сведениям Союза писателей, в некоторых литературных кругах на Западе придают несвойственное значение моей деятельности, по ее скромности и непроизводительности - несообразное...»

Осенью 1954 года Ольга Фрейденберг спрашивала его из Ленинграда: «У нас идет слух, что ты получил Нобелевскую премию. Правда ли это? Иначе - откуда именно такой слух?» «Такие слухи ходят и здесь, - отвечал ей Пастернак. - Я последний, кого они достигают. Я узнаю о них после всех - из третьих рук...

Я скорее опасался, как бы эта сплетня не стала правдой, чем этого желал, хотя ведь это присуждение влечет за собой обязательную поездку за получением награды, вылет в широкий мир, обмен мыслями, - но ведь, опять-таки, не в силах был бы я совершить это путешествие обычной заводной куклою, как это водится, а у меня жизнь своих, недописанный роман, и как бы все это обострилось. Вот ведь Вавилонское пленение.

По-видимому, Бог миловал - эта опасность миновала. Видимо предложена была кандидатура, определенно и широко поддержанная. Об этом писали в бельгийских, французских и западногерманских газетах. Это видели, читали, так рассказывают. Потом люди слышали по ВВС, будто (за что купил - продаю) выдвинули меня, но, зная нравы, запросили согласия представительства, ходатайствовавшего, чтобы меня заменили кандидатурой Шолохова, по отклонении которого комиссия выдвинула Хемингуэя, которому, вероятно, премию и присудят... Но мне радостно было и в предположении попасть в разряд, в котором побывали Гамсун и Бунин, и, хотя бы по недоразумению, оказаться рядом с Хемингуэем».

Роман «Доктор Живаго» был дописан через год. За его французским переводом сочувственно следил Альбер Камю, нобелевский лауреат 1957 года. В своей Шведской лекции он с восхищением говорил о Пастернаке. Нобелевская премия 1958 годе была присуждена Пастернаку «за выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы». Получив телеграмму от секретаря Нобелевского комитета Андерса Эстерлинга, Пастернак 29 октября 1958 года ответил ему: «Благодарен, рад, горд, смущен». Его поздравляли соседи - Ивановы, Чуковские, приходили телеграммы, осаждали корреспонденты. Зинаида Николаевна обсуждала, какое ей шить платье для поездки в Стокгольм. Казалось, все невзгоды и притеснения с изданием романа, вызовы в ЦК и Союз писателей позади. Нобелевская премия - это полная и абсолютная победа и признание, честь, оказанная всей русской литературе.

Но на следующее утро внезапно пришел К. Федин (член Союза писателей, в 1959 году был избран главой Союза писателей - прим. «Избранного»), который мимо возившейся на кухне хозяйки поднялся прямо в кабинет Пастернака. Федин потребовал от Пастернака немедленного, демонстративного отказа от премии, угрожая при этом завтрашней травлей в газетах.

Пастернак ответил, что ничто его не заставит отказаться от оказанной ему чести, что он уже ответил Нобелевскому комитету и не может выглядеть в его глазах неблагодарным обманщиком. Он также отказался наотрез пойти с Фединым на его дачу, где сидел и ждал его для объяснений заведующий отделом культуры ЦК Д.А. Поликарпов.

В эти дни мы ежедневно ездили в Переделкино. Отец, не меняя обычного ритма, продолжал работать, он переводил тогда «Марию Стюарт» Словацкого, был светел, не читал газет, говорил, что за честь быть нобелевским лауреатом готов принять любые лишения. В таком именно тоне он написал письмо в президиум Союза писателей, на заседание которого не пошел и где по докладу Г. Маркова был исключен из членов Союза. Мы неоднократно пытались найти это письмо в архиве Союза писателей, но безуспешно, вероятно, оно уничтожено. Отец весело рассказывал о нем, заехав к нам перед возвращением в Переделкино. Оно состояло из двадцати двух пунктов, среди которых запомнилось:

«Я считаю, что можно написать „Доктора Живаго“, оставаясь советским человеком, тем более, что он был кончен в период, когда опубликовали роман Дудинцева „Не хлебом единым“, что создавало впечатление оттепели. Я передал роман итальянскому коммунистическому издательству и ждал выхода цензурованного издания в Москве. Я согласен был выправить все неприемлемые места. Возможности советского писателя мне представлялись шире, чем они есть. Отдав роман в том виде, как он есть, я рассчитывал, что его коснется дружественная рука критика.

Посылая благодарственную телеграмму в Нобелевский комитет, я не считал, что премия присуждена мне за роман но за всю совокупность сделанного, как это обозначено в ее формулировке. Я мог так считать, потому что моя кандидатура выдвигалась на премию еще в те времена, когда романа не существовало и никто о нем не знал.

Ничто не заставит меня отказаться от чести, оказанной мне, современному писателю, живущему в России, и, следовательно, советскому. Но деньги Нобелевской премии я готов перевести в Комитет защиты мира.

Я знаю, что под давлением общественности будет поставлен вопрос о моем исключении из Союза писателей. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все, что вам угодно. Я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, все равно через несколько лет вам придется меня реабилитировать. В вашей практике это не в первый раз».

Гордая и независимая позиция помогала Пастернаку в течение первой недели выдерживать все оскорбления, угрозы и анафематствования печати. Он беспокоился, нет ли каких-нибудь неприятностей у меня на работе или у Лени в университете. Мы всячески успокаивали его. От Эренбурга я узнавал и рассказывал отцу о том, какая волна поддержки в его защищу всколыхнулась в эти дни в западной прессе.

Но все это перестало его интересовать 29 октября, когда, приехав в Москву и поговорив по телефону с О. Ивинской (Ольга Ивинская последняя любовь Пастернака - прим. «Избранного»), он пошел на телеграф и отправил телеграмму в Стокгольм: «В силу того значения, которое получило присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ». Другая телеграмма была послана в ЦК: «Верните Ивинской работу, я отказался от премии».

Приехав вечером в Переделкино, я не узнал отца. Серое, без кровинки лицо, измученные, несчастные глаза, и на все рассказы - одно: «Теперь это все не важно, я отказался от премии».

Но эта жертва уже никому не была нужна. Она ничем не облегчила его положение. Этого не заметили на общемосковском собрании писателей, состоявшемся через два дня. Московские писатели обращались к правительству с просьбой лишить Пастернака гражданства и выслать за границу. Отец очень болезненно переживал отказ Зинаиды Николаевны, сказавшей, что она не может оставить родину, и Лени, решившего остаться с матерью, и живо обрадовался моему согласию сопровождать его, куда бы его ни выслали. Высылка незамедлительно последовала бы, если бы не телефонный разговор с Хрущевым Джавахарлала Неру, согласившегося возглавить комитет защиты Пастернака. Чтобы спустить все на тормозах, Пастернаку надо было подписать согласованный начальством текст обращений в «Правду» и к Хрущеву. Дело не в том, хорош или плох текст этих писем и чего в них больше - покаяния или самоутверждения, важно то, что написаны они не Пастернаком и подписаны вынужденно. И это унижение, насилие над его волей было особенно мучительно в сознании того, что оно никому не было нужно.
Прошли годы. Мне теперь без малого столько же, сколько было отцу в 1958 году. В Музее изобразительных искусств, в близком соседстве с которым отец прожил с 1914 по 1938 год, 1 декабря 1989 года открылась выставка «Мир Пастернака». Посол Швеции господин Вернер привез на выставку диплом лауреата Нобелевской премии. Медаль решено было торжественно вручить на приеме, устраивавшемся Шведской академией и Нобелевским комитетом для лауреатов 1989 года. По мнению господина Вернера, мне следовало приехать в Стокгольм и принять эту награду. Я ответил, что совершенно не представляю себе, как это можно устроить. Он получил согласие Нобелевского комитета, посольство и Министерство культуры в несколько дней оформили нужные бумаги, а 7-го мы с женой летели в украшенном рождественскими колокольчиками самолете в Стокгольм.

Нас встретил профессор Ларс Клеберг, известный своими работами по русскому авангарду 20-х годов, и отвез в лучшую гостиницу города «Гранд отель», где в эти дни расположились со своими родственниками и друзьями нобелевские лауреаты 1989 года. После легкого ужина, привезенного в номер, мы легли спать.

Луч утреннего солнца, пробившись сквозь занавеси, разбудил меня, я вскочил и увидел рукав морской лагуны, мосты, пароходы, готовые отчалить на острова архипелага, на котором расположен Стокгольм. На другом берегу холмом круглился остров старого города с королевским дворцом, собором и зданием биржи, где Шведская академия занимает второй этаж, узкими улочками, рождественским базаром, лавочками и ресторанчиками на всякий вкус. Рядом на отдельном острове стояло здание парламента, на другом - ратуша, оперный театр, и над садом шел в гору новый торговый и деловой город.

Мы провели этот день в обществе профессора Нильса Оке Нильсона, с которым познакомились тридцать лет назад в Переделкине, когда он летом 1959 года приезжал к Пастернаку, и Пера Арне Будила, написавшего книгу о евангельском цикле стихотворений Юрия Живаго. Гуляли, обедали, смотрели великолепное собрание Национального музея. Сотрудники газеты расспрашивали о смысле нашего приезда.

На следующий день, 9 декабря, на торжественном приеме в Шведской академии в присутствии нобелевских лауреатов, послов Швеции и СССР, а также многочисленных гостей непременный секретарь академии профессор Сторе Аллен передал мне Нобелевскую медаль Бориса Пастернака.

Он прочел обе телеграммы, посланные отцом 23 и 29 октября 1958 года, и сказал, что Шведская академия признала отказ Пастернака от премии вынужденным и по прошествии тридцати одного года вручает его медаль сыну, сожалея о том, что лауреата нет уже в живых. Он сказал, что это исторический момент.

Ответное слово было предоставлено мне. Я выразил благодарность Шведской академии и Нобелевскому комитету за их решение и сказал, что принимаю почетную часть награды с чувством трагической радости. Для Бориса Пастернака Нобелевская премия, которая должна была освободить его от положения одинокого и гонимого человека, стала причиной новых страданий, окрасивших горечью последние полтора года его жизни. То, что он был вынужден отказаться от премии и подписать предложенные ему обращения в правительство, было открытым насилием, тяжесть которого он ощущал до конца своих дней. Он был бессребреником и безразличен к деньгам, главным для него была та честь, которой теперь он удостоен посмертно. Хочется верить, что те благодетельные изменения, которые происходят сейчас в мире, и сделали возможным сегодняшнее событие, действительно приведут человечество к тому мирному и свободному существованию, на которое так надеялся мой отец и для которого он работал. Я передаю очень приблизительно содержание своих слов, поскольку не готовил текст и слишком волновался, чтобы теперь точно его воспроизвести.

Торжественные церемонии 10 декабря, посвященные вручению премий 1989 года, бессознательно связались в моем восприятии с Шекспиром и его Гамлетом. Мне казалось, я понял, для чего была нужна Шекспиру скандинавская обстановка этой драмы. Чередование коротких торжественных слов и оркестра, пушечные салюты и гимны, старинные костюмы, фраки и платья декольте. Официальная часть проходила в филармонии, банкет на тысячи участников и бал - в ратуше. Тоска по средневековью чувствовалась в самой архитектуре ратуши, в окружавших зал галереях, но живое веяние народного духа и многовековой традиции звучало в студенческих песнях, трубах и шествиях ряженых, которые по галереям спускались в зал, обносили нас кушаньями и сопровождали выход короля и королевы, нобелевских лауреатов и почетных гостей.

Но среди этого пиршества глаза и слуха щемящей и за душу хватающей нотой было появление но площадке широкой лестницы Мстислава Ростроповича. Свое выступление он предварил словами: «Ваши величества, достопочтенные нобелевские лауреаты, дамы и господа! На этом великолепном празднике мне хочется напомнить вам о великом русском поэте Борисе Пастернаке, который при жизни был лишен права получить присужденную ему награду и воспользоваться счастьем и честью быть лауреатом Нобелевской премии. Позвольте мне как его соотечественнику и посланнику русской музыки сыграть вам Сарабанду из сюиты Баха d-моль для виолончели соло».

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.