Страхов критик. Книга: Н

Страница 11 из 24

Николай Николаевич Страхов

Николай Николаевич Страхов (1828-1896). Страхов (псевдоним - Косица) - деятельнейший критик «почвеннического» направления. Если А. Григорьев был мостом от «неославянофильства» к «почвенничеству», то Страхов - мостом от «почвенников» к символистам. Уже Страхов выделял наиболее симпатичных ему поэтов, жрецов чистой формы, ритма, полутонов -
А. Майкова, Я. Полонского, А. Фета, Ф. Тютчева, А. Толстого, которых поднимут на щит позднее
В. Соловьев и символисты. Страхов считал их особой «школой» талантов, как бы помня завет
А.С. Хомякова - собрать воедино «русскую школу» в искусстве.

Некрасов вызывал неприязнь Страхова как претендент на звание выразителя дум народа. Страхов старался дискредитировать Некрасова, называя его «первообразом наших обличительных поэтов», почти куплетистом, который «не прочь грустно подделываться или тоскливо поглумиться над народом», не зная на самом деле, чем живет русский народ (статьи «Некрасов и Полонский», «Некрасов - Минаев - Курочкин», напечатанные в журнале «Заря» в 1870 г.).

Излюбленными темами Страхова были следующие: борьба с западными влияниями в русской литературе (на эту тему у него есть специальный сборник статей); история русского «нигилизма» и борьбы с ним (есть также специальный сборник статей); творчество Пушкина, которое Страхов противопоставлял как недостижимый идеал всем современным русским и мировым писателям; творчество И. Тургенева и Л. Толстого, которых он расценивал с точки зрения борьбы в русской литературе «нигилистических» и «почвеннических» начал.

Под широко понимаемым «нигилизмом» Страхов подразумевал отрицание сложившихся форм жизни, явление, навеянное Западом, но по своей стихийно-дилетантской сути оказавшееся чисто русским. Образцовое обличение «нравственного хаоса нигилизма», поднявшегося до отцеубийства, он увидел в «Братьях Карамазовых», а самую фамилию Карамазов считал фатально напоминающей фамилию Каракозов. Нигилизм превращался в кличку, под него старательно подводились все литераторы враждебного лагеря. Наиболее неугодными для «почвенников» были, конечно, демократы и революционеры. «Освобождение крестьян, - жаловался Страхов, - как будто подало лозунг ко всяческому освобождению умов». Но Страхов старался возвысить «почвенничество» над обеими крайностями - над «славянофильством» и над «западничеством», хотя, по существу, склонялся к первому и только хотел его несколько приспособить к новым условиям. В критических очерках сборника «Бедность нашей литературы» (1868) Страхов упрекал славянофилов в том, что они слишком убаюкивали себя иллюзиями, будто после Петра I остались еще живы на Руси какие-то старые коренные начала, а «западников» он критиковал за то, что они породили нигилизм, т. е. полное отрицание «почвы».

«Бедна наша литература, - восклицал Страхов, - но у нас есть Пушкин». Пушкин и должен был всех примирить, он - твердая почва. В статье «Несколько запоздалых слов» (1866), затем в сборнике «Заметки о Пушкине и других поэтах» (1888) Страхов не только взял под защиту Пушкина от «брани» Писарева, но и заявил в духе А. Григорьева, что для нас «с именем Пушкина неразлучно связано какое-то очарование», а оно состоит во вселенской «отзывчивости» Пушкина. Поэт со своей «душевностью» после всех столкновений с чужими мирами выработал нашу «особенность». Вследствие этого Пушкин - «наше все», представитель нашего «полного душевного здоровья». «Почвенники» сожалели, что Пушкин все еще «терпит обиду непонимания». За всей этой особой апологией Пушкина скрывался старый дружининский тезис о гармоническом Пушкине, которого надо противопоставлять сатирику Гоголю, а теперь «нигилистам». Это была попытка еще раз корыстно истолковать Пушкина. В свете старательно подчеркиваемой провиденциальной роли Пушкина смазывалось его личное новаторство как поэта: Пушкин якобы законно брал все у предшественников, но «нововводителем» не был. Нет никакого смысла, говорит Страхов, в обычно употребляемых выражениях «пушкинский стих», «пушкинский слог».

И. Тургенев и Л. Толстой осмыслялись Страховым по контрасту; один как певец «нигилизма», другой как певец подлинной «черноземной силы». Контраст особенно подчеркивался тем, что критические статьи о Тургеневе и Толстом более чем за двадцать лет были объединены Страховым в отдельный сборник (1885).

Тургенев сначала казался Страхову человеком, преклоняющимся перед Базаровым. Но потом Страхов стал по-иному толковать смысл романа Тургенева: Тургенев, якобы, выделял Базарова лишь на фоне тщедушных людей; но за «миражами» внешних действий Базарова льется «неистощимый поток жизни», и эта жизнь создает светлый фон в романе Тургенева. Вера в «вечные начала человеческой жизни», - заявлял Страхов, - истинная философия Тургенева. Страхов в корне искажал идею «Отцов и детей» и позицию Тургенева. Так же тенденциозно Страхов обошелся и с другими романами Тургенева. Он не принимал пессимизма Литвинова в романе «Дым» и оптимизма Соломина в романе «Новь», как слишком искусственных, прежде всего, с точки зрения «почвеннических» начал. «Не дым все русское!» - восклицал Страхов в специальной рецензии на этот роман (1867). Ставилась Тургеневу в упрек его долгая жизнь за границей, отрыв от родины («Поминки по Тургеневу», 1883).

Зато главная сила Л. Толстого представлялась Страхову в «вере в жизнь», в семейное, родовое начало, справедливость и красоту и в проистекавшем отсюда «очень тонком понимании простого народа». Толстой - несравненный психолог, стремящийся к тому, чтобы по крупицам, путем глубочайших проникновений в души людей собрать «идеалы истинной жизни», указать на препятствия для их достижения, и отсюда у него «уважение к истории». Толстой в поисках идеалов вторгается во все сферы жизни. Он психолог и обличитель, «реалист» (этот важный термин Страхов употребил по отношению к Толстому много раз).

Этим особенным видением Толстого и объясняется то обстоятельство, что Страхов оказался единственным критиком, или одним из малого их числа (включая сюда и П.В. Анненкова), который высоко оценил роман «Война и мир», встреченный, как известно, в критике осудительно, слева и справа.

Страхов указал на новые, еще не замеченные черты психологизма писателя. Все лица у Толстого не только имеют ярко выраженную физиономию, а «растут» на протяжении романа; Толстой умеет раскрывать «родственное сходство тех душ, которые связаны родством по крови». Таковы все Ростовы, Болконские, Курагины. Мы чувствуем, что Соня, живущая в доме Ростовых, - существо совсем «другого корня»; каждое чувство раскрывается Толстым не только само по себе, но еще и усложняется всеми порождаемыми им «отзывами». Толстой - мастер совмещения различных планов в одном психологическом эпизоде.

Но все эти особенности поэтики Толстого-психолога Страхов сводил к следующей внесоциологической схеме: Толстой - певец народной, «органически сложившейся жизни» (Мережковский потом назовет Толстого «ясновидцем плоти»), обличитель, но не социальных зол, а всего искусственного, наносного, напускного, нерусского. Патриотизм и народность «Войны и мира» сильно извращались Страховым. А в «Анне Карениной» он увидел отображение лишь «вечных вопросов жизни», страстей души. Так отрицалось всякое социальное значение романа. Страхов считал, что «Анна Каренина» подводит к мысли о религии как выходу из хаоса и отчаяния («Взгляд на текущую литературу», 1883).

При всей ошибочности посылок и выводов Страхов иногда приходил к верным наблюдениям. Остановимся на двух случаях. Тут важно точно провести границы полезности: где мысль критика остается правильной и где она переходит в свою противоположность.

Страхов в статье «Об иронии в русской литературе» (1875) снова поднял вопрос об особой субъективной призме, через которую Гоголь рисовал реалистические полотна русской жизни. Мы помним заслуги в этом вопросе В. Белинского, Н. Чернышевского, Н. Некрасова, А. Григорьева. Конечная цель Страхова - доказать, что демократическая критика все еще не понимает Гоголя, что «тьма низких истин» не была главной целью Гоголя. Но, в отличие от С. Шевырева и
К. Аксакова, Страхов не подвергает сомнению реализм Гоголя. Все дело в своеобразии этого реализма. По-видимому, говорит Страхов, ничего нет реальнее «Мертвых душ». Гоголь описывает величайшие мелочи с полнейшей верностью и точностью. Этим нередко и ограничивается представление о реализме Гоголя. Но ведь сила Гоголя не в том, что факты действительности верно воспроизведены, а в том, что они им «возведены в перл создания», подверглись какому-то процессу художественного преображения, от которого получили необыкновенную значительность. В чем же дело? Страхов не ставит в полном объеме проблемы типизации, но он обращает внимание на «тон рассказа» у Гоголя, или, как в наше время говорят, на авторскую позицию, а этот тон «не простой, не сливающийся с содержанием речи», он в «высшей степени иронический». Ирония у Гоголя имеет разные формы. Сила иронии иногда проявляется в контрасте между словами героев и содержанием их поступков. И чем «тоньше черта», отделяющая иронию от действительности, тем ужаснее впечатление от пошлости действительности. Ирония выражает «непрямое отношение» к предмету, поэтому ирония использует чаще язык переносный, несобственно-авторский. Она связана с «неуловимым оттенком синонимических слов, ... с неуловимым поворотом фразы». Поэтому-то Гоголя и трудно переводить. Конечно, Страхов все особенности формы Гоголя свел к иронии, но ведь и она есть в методе гоголевского воспроизведения жизни. Эти наблюдения, хотя они строились на противопоставлении их щедринскому и некрасовскому «гиперболизму» и сарказму, в какой-то мере дополняли именно щедринские наблюдения над законами «эзоповой», иронической, непрямой речи сатирика, мало еще изучавшейся тогдашней прогрессивной критикой.

Страхов затрагивал еще один интересный вопрос о так называемой «истинной поэзии» («Заметки о Пушкине и других поэтах»). Он, разумеется, желал еще раз уколоть «тенденциозную» поэзию Минаева и Курочкина. Он говорил, что искусство всегда является преображенным повторением жизни и соблюдает особенное, непременное условие «искусственности». Вследствие этого его образы действуют сильнее, чем сама действительность. Иногда люди говорят: «тут есть что-то поэтическое»; «да это роман»; «какова сцена или картина»; «случай чисто трагический или чисто комический»; некто «в этой драме играет очень дурную роль» и т.д. Во всех этих обыкновенных выражениях мы невольно признаем, что «нашли в действительности больше, чем она обыкновенно дает нам, что она почему-то вдруг окрасилась ярче своего обыкновенного цвета». Ничего одиозного нет в том, что поэт «забывает мир», создавая свой мир образов. Пушкин «обливался» слезами над «вымыслом», над «нас возвышающим обманом» в поэзии. Когда мы указываем на условность искусства, то этим не отрываем его от жизни, а просто указываем на главную особенность искусства как акта создания «второй природы». Искусство поистине и есть творчество, пересоздание впечатлений.

Все эти оттенки понимания специфики искусства ценны у Страхова. Накопления такого рода наблюдений никогда не пропадали даром в истории критики, рано или поздно они кем-то подхватывались, очищались от формализма и возводились в целую систему научных представлений с более правильным общим их философским и историческим объяснением.

Николай Николаевич Страхов - (1828-96), российский философ, публицист, литературный критик, член-корреспондент Петербургской АН (1889). Родился 16 (28) октября 1828, в Белгороде Курской губернии. Скончался 24 января (5 февраля) 1896, в Петербурге.

В книгах «Мир как целое» (1872), «О вечных истинах» (1887), «Философские очерки» (1895) высшей формой познания Николай Страхов считал религию, критиковал современный материализм, а также спиритизм; в публицистике разделял идеи почвенничества. Статьи о Л. Н. Толстом (в т. ч. о «Войне и мире»); первый биограф Ф. М. Достоевского.

Коля Страхов родился в семье священника. В 1851 окончил Педагогический институт в Петербурге. Преподавал естественные науки в Одессе, затем в Петербурге. С 1861 сотрудничал с Ф. М. Достоевским, был ведущим сотрудником его журналов «Время» и «Эпоха». В своих статьях отстаивал идеалы «почвенничества».

В 1867 Н. Страхов редактировал «Отечественные записки» (где напечатал одну из своих лучших статей - о романе Достоевского «Преступление и наказание»). Страхов одним из первых оценил огромное литературное значение романа Л. Н. Толстого «Война и мир». В 1870 он предсказывал, что «Война и мир» скоро станет «настольною книгою каждого образованного русского, классическим чтением наших детей». Творчество и личность Л. Н. Толстого оказали на Страхова исключительное влияние. Член-корреспондент Петербургской АН (1889).

Страхов Николай Николаевич

Основное философское сочинение Николая Страхова - «Мир как целое» (1872). «Целостность» мира, по мысли Николая Николаевича, определяется приматом и творческой активностью духовного начала в отношении начала «вещественного». Эта активность порождает органические формы жизни, в которых дух «овладевает» материей. Центральную роль в органическом мире играет человек - «узел мироздания, его величайшая загадка, но и разгадка его».

Свою мировоззренческую позицию Н.Н. Страхов наиболее последовательно выразил в книге «Борьба с Западом в русской литературе» (1883). Основной объект его критики - европейский рационализм («просвещенство»), который он определяет как культ рассудка и преклонение перед естествознанием. Итогом подобного «идолопоклонства» становятся мировоззренческие догмы, далекие от какой бы то ни было подлинной научности. К такого рода идеологиям Страхов относил прежде всего материализм и утилитаризм.

В своей критике «рационалистического» Запада Николай Страхов опирался на теорию культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского, в которой он увидел подлинно научное и философское опровержение европоцентризма.

Еще о Николае Страхове:

Ситуация стремления к идеалу для Николая Страхова была задана самими обстоятельствами его жизни - он родился в семье священника и в 1840-1844 гг. учился в Костромской семинарии, ректором которой был его дядя. Позднее Страхов вспоминал, что религиозному настрою воспитанников способствовало местопребывание семинарии - действующий Богоявленский мужской монастырь, основанный в XV в.

Страхов Николай Николаевич

В то же время Н. Страхов оригинально подчеркивал особенности семинарской жизни: "…несмотря на наше бездействие, несмотря на повальную лень, которой предавались и ученики и учащие, какой-то живой умственный дух не покидал нашей семинарии и сообщился мне. Уважение к уму и к науке было величайшее…".

Страхов уже в семинарии проявлял любовь к интеллектуальной деятельности, стремление к познаниям. Именно поэтому, думается, он не последовал примеру отца и, оставив путь духовного образования, посвятил себя науке. В январе 1845 г. Николай Страхов стал вольнослушателем, а затем студентом Санкт-Петербургского университета. В университете он столкнулся с неведомым ему прежде вольнодумством, суть которого позднее выразил такими словами «Бога нет, а царя не надо».

Страхов обнаружил, что отрицатели традиционных устоев русской жизни опирались в своем мировоззрении на авторитет естественных наук, и решил вступить с ними в борьбу, отстаивая традиционные идеалы. Для самостоятельной и обоснованной полемики с "нигилистами" Страхов даже специально изучал естественные науки.

Однако заметной фигурой в общественной жизни России Страхов стал на другом поприще - благодаря своим полемическим выступлениям в 1860-х годах против «нигилистов» из журналов «Современник» и «Русское слово». Речь идет, прежде всего, о Чернышевском, Антоновиче, Добролюбове, Некрасове и Писареве. Страхов обличал их оторванность от народных устоев и традиций, в которых выражалась национальная самобытность и сила русского народа, умозрительность и бесплодность копирования западных образцов построения нового общества, утилитарность подхода к искусству.

Суть полемики Николая Страхова с «утилитаристами» тезисно изложена в его статье «Пример апатии» (Время. - 1862. - № 1): люди всегда хотели превратить жизнь в дело более важное, чем простое отсутствие страданий. «Мир управляется идеализмом… исцелить и спасти мир нельзя ни хлебом, ни порохом и ничем другим, кроме благой вести».

Раскрывал этот тезис Страхов уже в качестве литературного критика. В статьях о творчестве писателей И. С. Тургенева, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого он коснулся очень важной темы - темы праведничества, изображения «идеальных» сторон человеческой жизни.

В стремлении к идеалу выражается, по Страхову, коренная черта русской литературы - «мы, очевидно, можем быть удовлетворены только совершенною правдою и простотою как в жизни, так и в художественных произведениях».

Гоголь и ранний Достоевский, по мнению критика, не созрели для изображения праведников. Лишь Толстому удалось раскрыть внутреннюю красоту человека, ибо он ищет в каждом «искры Божией», «старается найти и определить со всею точностию, каким образом и в какой мере идеальные стремления человека осуществляются в действительной жизни» . В результате больным «пустотою и мертвенностью души» Иртеньевым, Олениным и Нехлюдовым открывается через других людей духовная красота, проблески «истинной жизни». Однако в чем собственно состоит эта красота, в чем суть истинной духовной жизни Страхов не уточняет.

Страхов Николай Николаевич

Лишь в статье 1883 г. «Взгляд на текущую литературу» Николай Страхов, быть может, впервые обозначил конкретное отношение к религии, к православию. Подводя итоги своим суждениям о «Братьях Карамазовых», он писал: «Фон для этой хаотической картины поставлен автором самый определенный и светлый, именно - монастырь, олицетворяющий в себе религию, православие, разрешение всяких вопросов и несокрушимую надежду на победу истинно живых начал» (Н. Н. Страхов. Литературная критика. - М., 1984. - С. 405).

А в письме В. В. Розанову от 25 марта 1889 г. он выразился еще более откровенно и даже с пафосом: «Мы христиане, для нас образец

Вообще интерес к монастырской жизни у Николая Страхова стал проявляться еще в апреле-мае 1875 г. во время заграничного путешествия в Италию. Страхов с особым вниманием изучал итальянские монастыри. А, вернувшись в Россию, приступил к исследованию жизни русских монахов. В его библиотеке сохранились подробные иллюстрированные описания Оптиной пустыни и книги о старцах.

Страхов хотел и лично ознакомиться с монастырским укладом русских обителей. Он долго вынашивал идею посещения Свято-Введенской Оптиной пустыни, что первоначально вызвало недоумение у Толстого, с которым Страхов дружил с 1871 г. «Как странно, что вы ищете монахов, хотите ехать в Оптину пустынь», - восклицал Толстой в письме к Страхову от 5 мая 1875 г. (Л. Н. Толстой. Пол. собр. соч. в 90 т. - М., 1928-1958. - Т. 62. - С. 184).

Однако в 1877 г. Николай Страхов все же поехал с Толстым в Оптину пустынь, в те времена прославленную своими старцами. Страхов и Толстой посетили скит монастыря и были у старца о. Амвросия (Гренкова). По свидетельству П. А. Матвеева, близко знавшего оптинских насельников, Страхов во время беседы с о. Амвросием все время молчал, говорил лишь Толстой. В конце разговора о. Амвросий внезапно обратился к Страхову со словами: «Наша философия не та, которой вы занимаетесь...» (П. А. Матвеев. Л. Н. Толстой и Н. Н. Страхов в Оптиной пустыни // Исторический Вестник. - 1907. - Т. 108. - № 4. - С. 153). Старец посоветовал Страхову читать Исаака Сирина и подарил брошюру бесед св. Ермия с языческими философами. Однако Страхова беседа с о. Амвросием не вдохновила. Впоследствии он лишь иронизировал по поводу внешнего облика старца, смеялся над его подарком («детская книжка»), уверяя себя и других, что «серьезного разговора» с о. Амвросием у него не было.

Через некоторое время о. Амвросий в беседе с П. А. Матвеевым характеризовал Страхова как человека «закоснелого», неверие которого «глубже и крепче», чем у Толстого. Страхов узнал от Матвеева про отрицательное впечатление, которое он произвел на оптинского старца. Серьезно переживая и нервничая по этому поводу, он, тем не менее, не понял суть критики в свой адрес.

Казалось бы, недоумение Страхова можно объяснить. Известно, например, что он почитал святого о. Иоанна Кронштадтского. А в письме В. В. Розанову от 4 июля 1893 г. Страхов в православном (и одновременно в явно антигуманистическом) духе высказывался о главнейших заповедях для христианина. Вспоминая про священника из Висбадена, служившего в русской церкви в Эмсе, Страхов писал: "После Евангелия стал говорить проповедь, очень хорошо, просто, - нашим дамам не понравилось. А мне не понравилась ересь; он напоминал две заповеди:

1) возлюби Бога и

2) возлюби ближнего, и говорил, что вторая особенно полезна для души. А ведь Христос сказал, что первая есть большая, и, конечно, она главная, а не вторая". Но именно через соприкосновение Страхова с жизнью православного мира открывается своеобразие его подхода к христианскому идеалу.

Так, в 1881 г. Николай Страхов предпринимает поездку в Стамбул (к христианским святыням) и на Афон. В статье «Воспоминания об Афоне и об о. Макарии» (опубликована в «Русском Вестнике» в 1889 г.) он оставил описание своего путешествия-паломничества. В этой статье, казалось бы, совсем неожиданный отзыв о. Амвросия находит подтверждение.

Страхов Николай Николаевич

С одной стороны, Н. Страхов защищал монахов и монашество от вульгарных представлений о них, свойственных его современникам, в частности от Е. М. Вогюэ, увидевшего на Афоне только скуку и безжизненность. Страхова восхищали духовное веселие, незлобие, подлинное смирение, добродушие и гостеприимство афонских монахов, особенно игумена Макария (Сушкина) - «светлого» монаха, которому было свойственно «сердечное благочестие». Автор «Воспоминаний…» утверждал, что афонские монахи в большинстве своем подобны ангелам, а их жизнь блаженна, а не мучительна. При мысли об Афоне Страхов, по его собственным словам, чувствовал «жажду молитвы».

Но с другой стороны, в той же статье он пишет следующее: «Афон есть поприще и училище святости, а святой человек есть высший идеал русских людей, начиная от неграмотного крестьянина и до Льва Толстого» . Как видим, Страхов не осознает принципиального отличия идеала православного монаха или крестьянина от идеала Толстого, ничего общего не имеющего с православной святостью. Очевидно, Страхов оказался между жизнью и реальностью. Красиво и внешне обоснованно выводя теоретические рассуждения, не всегда подкрепленные практическим духовным опытом и верой, автор «Воспоминаний…» начинает противоречить самому себе в онтологическом, сущностном плане.

В результате Страхов стал превозносить гармоничный нравственный идеал святости, когда человек преодолевает свои желания, свою природу, смерть и вообще всякое страдание, тем самым достигая полной чистоты души и преданности воле Божией. Стремление к такому идеалу он увидел в творчестве Л. Н. Толстого. Биограф Страхова, Б. В. Никольский, приводит следующие слова критика про Толстого: "Пусть это называют пантеизмом, или фанатизмом, или буддизмом, но во всяком случае пусть признают, что это путь, идущий к Богу" . Таким образом, Страхов допускает смешение различных религиозных верований, не придавая существенного значения их разнице, - все они ведут "к Богу". Своеобразный "экуменизм" Страхова оказался сродным духу религиозно-философских произведений Толстого.

Современники Страхова справедливо отмечали независимость страховского идеала от догматического вероучения, от церковного видения праведничества. А Б. В. Никольский не без оснований подчеркивал по сути эстетическое, а не религиозное отношение С. к своему идеалу - святость необходима, потому что прекрасна. Размышления о святости у Страхова оформились в статью под названием "Справедливость, милосердие и святость" (Новое время, 1892, апрель, № 5784). Он выделяет три стадии морального совершенствования:

1) зависимость от закона, являющегося продуктом разума и истории, - человек честный;

2) любовь к другим людям - человек хороший, добрый;

3) преодоление нашей природы - человек чистый, бесстрастный.

Владимир Соловьев за эту статью обвинял ее автора в отступлении от Христа, называя Страхова стоиком или последователем Шопенгауэра. А современный зарубежный биограф Страхова Линда Герштайн, указала на внутреннее сходство страховского идеала святости с буддистской нирваной.

Подтверждением отчужденности Страхова от православия являются и факты его биографии. Так, Николай Страхов предлагал Толстому свои услуги по изданию за границей книги «Исследование Евангелий», имевшей явную антицерковную направленность, а перед смертью он сознательно отказался от исповеди и причастия. Современники отмечали, что Страхов умел обходить прямые разговоры о религии и был далек от церковного образа жизни. И хотя некоторые из них уподобляли его труды монашеским, но сходство было чисто внешним.

Николай Страхов жил, как аскет - постоянно работал и не имел ни жены, ни бытового комфорта, ни светских развлечений. Но он все время стремился к другим ценностям, нежели православные подвижники благочестия: главными святынями для него были интеллектуальные знания и книги (около 10000 экземпляров книг заполняли всю его квартиру). Христос, которому столько плевали в лицо, которого столько били по щекам, и Он простил их... Какая может быть честь выше чести уподобиться Христу?» (В. В. Розанов. Литературные изгнанники. СПб, 1913, т. 1, с. 167). В это время Страхов по отношению к Розанову выступает в роли своего рода «старца», у которого ищут духовного совета и утешения.

Николай Николаевич Страхов - цитаты

Bce внимaниe eгo былo ycтpeмлeнo нa людeй, и oн cxвaтывaл тoлькo иx пpиpoдy и xapaктep. Eгo интepecoвaли люди, иcключитeльнo люди, c иx дyшeвным cклaдoм, и oбpaзoм иx жизни, иx чyвcтв и мыcли

Настоящее существует; прошедшее и будущее не существуют (именно, прошедшее уже не существует, а будущее еще не существует). Различие это совершенно строгое, математическое; существует только мгновение настоящего, и только что протекшая минута точно так же не существует, как и отдаленнейшее прошлое.

Отрицание времени есть вечность. Давая этому слову такое значение, мы должны представлять себе вечность именно не в виде безграничного продолжения времени (что было бы не отрицанием времени, а его полным утверждением), а в виде непреходящего настоящего.

Вечность созерцательная и вечность мыслительная суть два различные представления. Одна есть всегдашнее настоящее и составляет как бы остановку течения времени; другая состоит из бесконечного прошедшего и бесконечного будущего, и представляет непрерывное и беспредельное течение времени.

Николай Николаевич Страхов

(1828 – 1896)

краткая биохроника

16/28 октября 1828 г., Белгород: Николай Николаевич Страхов родился в семье белгородского священника Николая Петровича Страхова (протоиерея Смоленского кафедрального собора, выпускника Киевской Духовной академии, магистра богословия, преподавателя словесности в Белгородском духовном училище). Мать – Мария Ивановна Савченко, дочь Иоанна Трофимовича Савченко, протоиерея Троицкого кафедрального собора и ректора Белгородской духовной семинарии. Дед по отцу – русский, бабушка по отцу – гречанка. Дед по матери – родовой казак, бабушка по матери – из польского рода.

1834 г. : смерть отца, переезд с матерью и старшим братом в г. Каменец-Подольский, к брату матери, ректору Каменец-Подольской семинарии, архимандриту и впоследствии епископу Нафанаилу (Савченко). В доме дяди пройдет детство и юность Н.Н. Страхова (вплоть до начала студенческой жизни в Санкт-Петербурге).

1840–1844 гг ., Кострома: обучение в Костромской духовной семинарии (отделение риторики, затем отделение философии).

1845–1851 гг., Санкт-Петербург: обучение в Санкт-Петербургском университете (факультет камеральных наук, математическое отделение) и Главном педагогическом институте (физико-математическом отделении). Окончил с серебряной медалью, с обязательством «элементарно-педагогической службы» в течение 8 лет.

1851–1852 гг., Одесса: старший учитель математики и физики во II одесской гимназии.

1852–1861 гг., Санкт-Петербург: старший учитель естественной истории во II петербургской гимназии.

1855 г.: рецензия на учебник естественной истории Д.С. Михайлова (написал по просьбе автора учебника) опубликована в журнале «Северная Пчела».

1857 г.: успешный магистерский экзамен и защита в Санкт-Петербургском университете магистерской диссертации по зоологии «О костях запястья млекопитающих» (научный руководитель – Ф.Ф. Брандт, профессор Главного Педагогического института). На диспуте официальный оппонент, не познакомившись основательно с диссертацией, стал говорить о значении исторического метода как единственно важного для исследования. Н.Н. Страхов, построивший работу с учетом методологии сравнительного анализа, смутился и замолчал. После защиты написал статью «О методе наук наблюдательных», которую прочел оппонент, объявив затем о своей неправоте на лекции.

1857–1860 гг.: в «Журнале Министерства Народного Просвещения» (ЖМНП) публикация серии фельетонов и рецензий под общим названием «Новости естественных наук».

1858 г.: статья «Об атомистической теории вещества. Критика теории атомов».

1859 г.: публикация «Физиологических писем» в газете «Русский мир». «Письма» заинтересовали Ап.А. Григорьева, который подружился с Н.Н. Страховым. Под названием «Письма об органической жизни» «Физиологические письма» составили первый раздел фундаментальной монографии Страхова «Мир как целое» (1872 г.).

Конец 1859 г.: знакомство с Ф.М. и М.М. Достоевскими. Участие в литературных вторниках сослуживца по гимназии А.П. Милюкова (в прошлом петрашевца), главного сотрудника нового, объявленного со следующего, 1860 года, журнала «Светоч» (редактор Д.И. Калиновский). Н.Н. Страхов предложил Милюкову для первого номера нового журнала свою первую большую статью. Статья была одобрена, а Страхов приглашен в кружок.

1860 г.: статья «Значение гегелевской философии в настоящее время» (опубликована в «Светоче»).

1860 г.: статья «Вещество по учению материалистов (критика тории сил)».

1860 г.: статья «Очерки вопросов практической философии П.Л. Лаврова» (опубликована в «Светоче»). Ф.М. Достоевский высоко оценил работы Н.Н. Страхова научно-философского характера. Братья Достоевские настойчиво приглашают Страхова в свой будущий журнал.

1861 г.: отставка из гимназии; сотрудник журнала братьев Достоевских «Время» (январь 1861- апрель 1863). Выступает в качестве автора статей научно- и литературно-философского характера; часто печатает свои материалы под псевдонимом Н. Косица (в т.ч. ряд нашумевших статей против Н.Г. Чернышевского, Д.И. Писарева, М.И. Антоновича и др.). Внимание читателей привлечено также статьями «Жители планет», «Письма об органической жизни. Письма I-IX».

1862 г.: Первая заграничная поездка Н.Н. Страхова: «…Через Берлин и Дрезден в Женеву, Люцерн, затем через Монсенис и Турин в Геную, Ливорно, Флоренцию, вновь через Геную и Марсель в Париж и обратно». Половина путешествия проделана с Ф.М. Достоевским (по Швейцарии и Италии). Публикация в журнале «Время» разбора романа «Отцы и дети» И.С. Тургенева.

1863 г.: статья «Роковой вопрос», опубликованная во «Времени» под псевдонимом «Русский». Публикация статьи становится поводом для закрытия журнала. С обвинениями анонимного автора в полонофильстве выступили газеты «Московские ведомости» (издаваемые М. Н. Катковым) и «День» И.С. Аксакова; замять дело помогли письма Н.Н. Страхова, разъясняющего свою позицию, в редакции этих газет (неопубликованные) и выступление Каткова («По поводу статьи «Роковой вопрос», опубликована в «Русском вестнике»). «… Я с этих пор попал на замечание и состоял на нем лет пятнадцать, так что два или три раза, когда издатели журналов предлагали мне редакторство, цензура отказывалась утвердить меня в звании редактора».

Начало 1864 – февраль 1865 гг .: сотрудник журнала «Эпоха» (под ред. М.М. Достоевского, с июня 1864 года, после смерти М.М. Достоевского – под редакцией А. У. Порецкого).

1865-1867 гг.: без стабильного заработка, активная переводческая деятельность. Переводы: «История новой философии» и «Франциск Бэкон Веруламский. Реальная философия и ее век» Куно Фишера (т.1-4), «Об уме и познании» И. Тэна, «Введение к изучению опытной медицины» Клода Бернара; «Жизнь птиц» А. Брэма, «История материализма и критика его значения в настоящее время» (т.1-2) Ф.А. Ланге, «Вольтера» и «Шесть лекций» Штрауса (уничтожены цензурой), «Воспоминания» Э. Ренана. Нуждаясь в заработке, по заказам различных издательских фирм (Вольфа и др.) перевел множество популярных и учебных книг.

1867 г.: редактор журнала «Отечественные Записки». Публикация в журнале статей о романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», И.С. Тургенева «Дым» и др.

1868 г.: знакомство с Н.Я. Данилевским (1822-1885), ставшим ближайшим собеседником и другом, после смерти Н.Я. Данилевского издавал его книги. Основной круг обсуждаемых тем – критика дарвинизма, философия истории (типологический подход Н.Я. Данилевского). Неоднократно гостил в имении Данилевского во Мшатке (южный берег Крыма).

1869 – 1872 гг.: редактор и главный сотрудник журнала «Заря». Опубликовал в журнале работу Н.Я. Данилевского «Россия и Европа» и докторскую диссертацию В.И. Ламанского «Об историческом изучении Греко-Славянского мира в Европе». Публикация статьи «Вздох на гробе Карамзина», цикла статей («критической поэмы») о «Войне и мире» Л.Н. Толстого (высоко оцененные Толстым и способствовавшие многолетнему сотрудничеству и дружбе с писателем), статьи «Женский вопрос», «Парижская коммуна», «Переворот в науке» (по поводу книги Ч. Дарвина «Происхождение человека и подбор по отношению к полу»).

Август 1871 г.: первое посещение Ясной Поляны, личное знакомство с Л.Н. Толстым.

1872 г.: Начало сотрудничества с журналом «Гражданин» (публикация в журнале статьи «Ренан и его последняя книга (по поводу книги “La réforme intellectuelle et morale” (Париж, 1872)» и др.), особенно активная работа в журнале после назначения главным редактором Ф.М. Достоевского.

1872 г.: Редакционно-издательское содействие Л.Н. Толстому в издании «Азбуки».

1872 г.: Издание книги «Мир как целое. Черты из науки о природе» (обобщение статей, опубликованных в предыдущие годы) – первая книга по философии естествознания в России.

1873 г.: возвращение на государственную службу (библиотекарь юридического отдела Императорской публичной библиотеки). Служил в библиотеке до 1885 г.

1874 г.: член Учёного комитета Министерства Народного Просвещения (пожизненно). Рецензирование новых книг в области естественной истории.

Апрель-май 1875 г.: поездка в Италию через Вену; посещение Венеции, Неаполя, Рима, Флоренции. Предпочтение природного мира социальному и художественному («смотреть природу», Неаполитанский залив, Везувий и др.; «чудеса искусства» – «претензия»). Итальянские встречи с семьей И.А. Вышнеградского и М.М. Антокольским и др.

1876 г.: статья «Три письма о спиритизме» (опубликована в «Гражданине»). В 1887 (после смерти Бутлерова) переработал их в книжку «О вечных истинах (Мой спор о спиритизме)» (общие положения, ответ Н.П. Вагнеру, статьи А.М. Бутлерова и ответы ему).

1876 г.: издание первого тома сочинений Ап.А. Григорьева.

Лето 1876 г.: знакомство в Ясной Поляне с А.А. Фетом, ставшим многолетним собеседником и сотрудником (редакция поэтических произведений Фета, фетовского перевода А. Шопенгауэра и мн. др.).

Июль 1877 г.: поездка с Л.Н. Толстым в Оптину пустынь.

10 марта 1878 г.: с Л.Н. Толстым на лекции Вл. Соловьёва из цикла «Чтения о Богочеловечестве». На лекции присутствовал и Ф.М. Достоевский, но знакомство его с Л.Н. Толстым и общий разговор со Страховым не состоялись. Н.Н. Страхов прослушал затем все 11 лекций Соловьева, впечатлениями о которых делился в переписке с Толстым.

2 апреля 1878 г.: присутствует на суде над В. Засулич; излагает свои впечатления и мысли в письмах Толстому.

Рождество 1878-79 гг.: гостил у Толстых в Ясной Поляне, заезжал к Фету в Воробьевку. На обратном пути в Москве познакомился с актрисами М.Н. Ермоловой и Н.М. Медведевой.

Апрель 1879 г.: получил приглашение от К.Н. Бестужева-Рюмина читать психологию на Петербургских Высших женских курсах; отказался, сославшись на причины личного свойства.

Июнь–сентябрь 1879 г.: поездки через Ясную Поляну (где узнал о «новом фазисе» Толстого, и поддержал его) и фетовскую Воробьевку, к родственникам в Кременчуг из Кременчуга – на пароходе по Днепру в Киев (где в Софийском соборе слышал «бесподобное “Верую”», Градижск (к свекру племянницы), Белгород (где навестил двоюродного дядю, вдовца с 7-ю детьми, военного доктора в отставке, очень благочестивого, с которым ходили по храмам, прикладывались к мощам свт. Иосафа). В конце июля – опять к Фету, работа над фетовским переводом Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Возвращаясь от Фета в августе вновь заехал в Ясную Поляну, где жил около месяца. Заезжал к Голохвастовым в Воскресенск; в Москве посетил выставки и театры.

Октябрь 1879 г.: участвует в подготовке съезда натуралистов, пишет о физиологии. Много общается с Д.И. Менделеевым (однокашник по Главному педагогическому институту).

С 8 по 22 ноября 1879 г.: исполнял обязанности присяжного (в письме Толстому замечал: «Очень много отнимает времени, но любопытно»).

Январь 1880 г.: встреча с Л.Н. Толстым, приехавшим в Петербург по делам, дискуссии о церкви.

Весна 1880 г.: начал посещать четверги С.А. Толстой (вдовы поэта графа А.К. Толстого), на которые приходили И.А. Гончаров, Ф.М. Достоевский, Вл.С. Соловьев, Я.П. Полонский и мн. др.

Весна 1880 г.: посетил выставку скульптора М.М. Антокольского (в письме к С.А. Толстой: «Сократ поразил меня сильно, я дважды ходил смотреть и не мог насмотреться. Удивительно безобразно-красивая голова, и спокойствие смерти, полное смысла и какого-то блаженства»).

6 апреля 1880 г.: присутствовал на защите докторской диссертации Вл.С. Соловьева «Критика отвлеченных начал» (в письме к С.А. Толстой: «… сам он был великолепен… к несчастью сильных возражений не было, … ни один не коснулся существа дела»).

8 июня 1880 г.: открытие памятника Пушкину («Я не принимал никакого деятельного участия в этом чествовании памяти Пушкина, был лишь простым зрителем, но оно глубоко меня интересовало, поэтому для меня была яснее, чем для многих других, та внутренняя драма, которая разыгралась на этом празднике и в которой главная роль оказалась принадлежащею Федору Михайловичу»).

Осень 1880 г.: заметка в «Русь» о полотне А.И. Куинджи «Ночь на Днепре».

Январь 1881 г.: награжден орденом Святой Анны II степени.

Февраль 1881 г.: участие в похоронах Ф.М. Достоевского, общение со вдовой.

Масленица 1881 г.: гостил у Толстых в Ясной Поляне.

Май–июль 1881 г .: публикация в «Руси» «Писем о нигилизме».

Август–сентябрь 1881 г.: поездка в Стамбул и на Афон. Статья «Воспоминания об Афоне и об о. Макарии» опубликована в «Русском Вестнике» в 1889 г., затем вошла в сборник «Воспоминания и отрывки» 1892 г.

1882 г.: публикация сборника статей «Борьба с Западом в нашей литературе» (книга 1), второе издание – 1887 г., третье – 1897 г.

Лето 1882 г.: жил в Крыму у Н.Я. Данилевского в Мшатке. По пути в Крым заезжал в Москву, Ясную Поляну, Воробьевку. На обратном пути в августе заезжал в Ясную Поляну, застал Толстого в глубоком религиозном настроении.

Осень 1883 г.: издание «Воспоминаний о Достоевском». Страхов просит оценки Толстого и в письме к нему сообщает о невысказанных «давящих» воспоминаниях, о «злом» в Достоевском и в себе.

Весна 1884 г.: смотрит корректуры и готовит к печати капитальный труд Н.Я. Данилевского «Дарвинизм» (книга вышла после смерти Данилевского).

Июль – октябрь 1884 г.: поездка в Германию на лечение. «В Эмсе начал преважное исследование о времени, числе и пространстве…» (сообщение в письме Толстому). Посещение концертов, где исполнялась музыка Вагнера.

Март-апрель 1885 г.: несколько раз ходил смотреть работу И.Е. Репина «Ивана Грозного».

Октябрь 1885 г.: издание сборника «Критические статьи об И.С. Тургеневе и Л.Н. Толстом».

Декабрь 1885 г.: некролог о Н.Я. Данилевском.

Март 1886 г.: статья «Поминки по И.С. Аксакову».

Конец весны и лето 1886 г.: в мае-июне живет во Мшатке, разбирает рукописи и бумаги Н.Я. Данилевского, обнаруживает 1 готовую главу и разрозненные материалы к 2 тому Дарвинизма. На обратном пути в июле заезжает в Воробьевку и Ясную Поляну.

Октябрь 1887 г.: знакомство с И.Е. Репиным; в 1888 г. Репин написал портрет Страхова.

Февраль-апрель 1888 г.: публикация в «Вестнике Европы» статьи Вл.С. Соловьева «Россия и Европа» (по поводу книги Н.Я. Данилевского и сборника Страхова «Борьба с Западом в нашей литературе), положившая начало многолетней публичной полемике Н.Н. Страхова и В.С. Соловьева.

После 26 марта до 6 апреля 1888 г.: знакомство и длительная беседа с французским профессором философии Эмилем Пажесом (по рекомендации Толстого). Страхов был приятно удивлен строгостью и беспристрастностью суждений Пажеса о французских «своих» и о Толстом.

Осень 1988 г.: публикация в «Ниве» портрет Н.Н. Страхова и его биографии (к 60-летию). Биография написана Д.Н. Михайловым: «Это все сделал Д.Н. Михайлов, которому я продиктовал, по его просьбе, одни лишь числа и названия. Он все разукрасил и надушил, и, хотя я настаивал, чтобы наперед статья показана была мне, тиснул без моего пересмотра. Дело обошлось прекрасно: мои родные и знакомые читали и были очень довольны, а журналисты и серьезные любители чтения не обратили никакого внимания, так как подобным вещам не придается никакого серьезного значения» (Н.Н. Страхов в письме к К.Н. Бестужеву-Рюмину).

Осень – конец 1888 г: издание сборника «Заметки о Пушкине и других поэтах».

Зима 1889 г.: 12 вечеров слушал «Кольцо Нибелунгов» Р. Вагнера.

Зима 1889 г.: подготовил 4-е издание «России и Европы» Н.Я. Данилевского (в разгар полемик с Вл.С. Соловьевым).

28 октября 1889 г.: слушал чтение «Крейцеровой сонаты» Л.Н. Толстого «у Кузминских в большом обществе, читал Кони, очень хорошо»; здесь же началось знакомство с гр. А.А. Толстой.

Конец 1889 г.: избрание членом-корреспондентом Петербургской Академии Наук по отделению русского языка и словесности. Академия наук неоднократно поручала Страхову разборы представляемых на Пушкинскую премию стихотворных произведений.

1891 г.: весь ход полемики Н.Н. Страхова с Вл.С. Соловьевым изложен в статье Н.Я. Колубовского «Материалы для истории философии в России. (1855-1888)», в главе IX, посвященной специально Страхову и его научной деятельности (опубликована в журнале «Вопросы философии и психологии»).

Март 1891 г.: завершил работу «Толки о Толстом», переслал Толстому оттиск. Работа опубликована в сентябрьском номере журнала «Вопросы философии и психологии» (перепечатано в 1892 г., в «Воспоминаниях и отрывках»). Гр. Толстая признает правоту страховского видения смысла и значения Толстого и передает статью Страхова Александру III. Ректор МДА архимандрит Антоний (Храповицкий) прислал Страхову без письма свою брошюру «Беседы о превосходстве православного понимания Евангелия сравнительно с учением Л. Толстого».

Август 1891 г.: знакомство с Ю.Н. Говорухой-Отроком.

Декабрь 1891 г.: хлопочет у И.А. Вышнеградского и С.Ю. Витте по делам помощи голодающим (по просьбе Л.Н. Толстого). Хлопоты напрасные, и Н.Н. Страхов очень разочарован в себе и своих высоких знакомых.

9 декабря 1892 г.: публикация статьи «Несколько слов памяти Фета» (в «Новом времени»).

Июнь–июль 1893 г.: лечение на водах в Эмсе (Германия). В Эмсе переводил Г. Рюккерта. На обратном пути в августе заезжал к Толстым в Ясную Поляну.

1893–1894 гг.: издание собрания сочинений Фета «Лирические стихотворения» в 2 томах, со своею статьей.

Январь 1894 г.: рецензия «О задачах истории философии» (на книги Харьковского преподавателя духовной семинарии Н.Н. Страхова «Очерк истории философии с древнейших времен до настоящего времени» и «Учение о Боге по началам разума»), опубликована в журнале «Вопросы философии и психологии», перепечатана в «Философских очерках».

Февраль-март 1894 г.: умерли сын Л.Н. Толстого Ванечка и И.А. Вышнеградский. Письма Страхова об окружении вестями об умирающих и опасно больных, о потерях и странностях смертного жребия.

1894 г.: избрание Почётным членом Славянского общества.

Январь 1895 г.: издание «Философских очерков».

4 июля – 9 августа 1995 г.: гостил у Толстых в Ясной Поляне, затем - последняя поездка к родным в Киев и Белгород, Крым (ко вдове Н.Я. Данилевского).

Декабрь 1895 г.: отослал Л.Н. Толстому третью книгу «Борьба с Западом в нашей литературе» (издана в 1896 г.).

24 января (5 февраля) 1896 г.: скончался в своей квартире в Петербурге. Со слов проф. В.Ф. Лазурского (статья «Л.Н. Толстой и Н.Н. Страхов. (Из личных воспоминаний)») последними словами Н.Н. Страхова были «Ну, я отдохнул, теперь поработаю».

Награды Н.Н. Страхова

Знак Императорского ордена Святой Анны II (второй) степени	Знак Императорского ордена Святого Равноапостольного Князя Владимира III (третьей) степени	Знак Императорского и Царского ордена Станислава I (первой) степени	Звезда Императорского и Царского ордена Станислава I степени	Медаль в честь окончания Крымской войны 1853-1856 гг.

Страхов (Николай Николаевич)

Известный писатель. Родился 16 октября 1828 г. в Белгороде, Курской губернии; сын магистра Киевской академии, протоиерея и преподавателя словесности Белгородской семинарии. Рано лишившись отца, Страхов был взят на воспитание братом матери, ректором Каменец-Подольской, а затем Костромской семинарии. Окончив курс в последней, Страхов в 1845 г. поступил на математический факультет Санкт-Петербургского университета, а в 1848 г. перешел на естественно-математический разряд Главного педагогического института, где окончил курс в 1851 г. Был учителем физики и математики в Одессе, потом преподавал естественную историю во 2-й Санкт-Петербургской гимназии. В 1857 г. защитил диссертацию на степень магистра зоологии "О костях запястья млекопитающих". Диссертация имеет научные достоинства, но на диспуте не обладавший даром слова магистрант защищался неудачно, вследствие чего при замещении зоологической кафедры в Петербурге и Москве ему предпочли других кандидатов, а приглашения в Казань он принять не захотел. В 1858 г. уже и раньше кое-что печатавший Страхов выступил в "Русском Мире" с "Письмами об органической жизни". Они обратили на себя внимание и сблизили автора с , дружба с которым имела решающее значение в истории литературного миросозерцания Страхова. В 1861 г. он оставил службу и стал ближайшим сотрудником журнала братьев Достоевских "Время" (VI, 369). В этом органе той разновидности славянофильства, которая приняла название "почвенников", Страхов преимущественно выделялся как полемист. Под псевдонимом Н. Косица он написал ряд нашумевших в свое время статей, направленных против , и др. В 1863 г. Страхов, под псевдонимом "Русский", напечатал в апрельской книге "Времени" статью "Роковой вопрос", посвященную русско-польским отношениям. Казалось бы общее направление выступавшего всегда во имя русских начал журнала освобождало его от подозрения в сочувствии польскому восстанию, но уклончивый стиль Страхова, его манера сначала как будто вполне сочувственно изложить критикуемую систему с тем, чтобы потом ее тем вернее разбить, привели к тому, что появившаяся в печати первая половина "Рокового вопроса" имела и роковые последствия. Только что вступивший на новую дорогу напечатал громовую статью, в которой обвинял журнал в государственной измене. Имевшее большой круг подписчиков "Время" было запрещено навсегда. Ошибка вскоре разъяснилась, издателю "Времени" Мих. Достоевскому было разрешено с 1864 г. издавать журнал под аналогичным названием "Эпоха", где Страхов опять явился ближайшим сотрудником; но разрешение было получено только перед самой подпиской, журнал не имел никакого успеха и скоро прекратился. Оставшись без постоянной работы, Страхов в 1865 - 1867 гг. жил исключительно переводами, которыми он охотно занимался и позднее. С любовью и очень хорошо он перевел "Историю новой философии" Куно Фишера, "Бекона Веруламского", того же автора, "Об уме и познании" Тэна, "Введение к изучению опытной медицины" Клода Бернара, "Жизнь птиц" Брэма, "Историю материализма" Ланге, "Вольтера" Штрауса (уничтожен цензурой), "Воспоминания" Ренана (в "Русском Обозрении" 1890-х годов). Кроме того, нуждаясь в заработке, он, по заказу фирмы Вольфа и др., перевел множество популярных и учебных книг. В 1867 г., по смерти Дудышкина, Страхов редактировал "Отечественные Записки", а в 1869 - 1871 гг. был фактическим редактором и главным сотрудником погибшей в борьбе с равнодушием публики "Зари" (XII, 313), где, между прочим, были напечатаны его статьи о Толстом. В 1873 г. Страхов вновь поступил на службу, библиотекарем юридического отдела Публичной библиотеки. С 1874 г. состоял членом Ученого комитета Министерства Народного Просвещения. В 1885 г. оставил Публичную библиотеку и несколько месяцев служил в Комитете иностранной цензуры. В 1890-х годах состоял членом-корреспондентом Академии Наук, которая неоднократно поручала ему разборы представляемых на Пушкинскую премию стихотворных произведений. Умер 26 января 1896 г. Счастливейший период личной жизни Страхова (старого холостяка, жившего только умственными интересами, среди огромной библиотеки, которую с любовью собирал в течение всей жизни) относится к 80-м и 90-м годам. До тех пор он был известен большой публике преимущественно по полемическим статьям своих влиятельных противников в радикальной журналистике; теперь же, когда в обществе наступила реакция и временно ослабело обаяние идей 60-х годов, Страхов приобретает все больший и больший круг поклонников. Он начинает собирать свои статьи в небольшие книжки, которые имеют успех и выдерживают по 2 и 3 издания. Постепенно вокруг него лично и в печати образуется ряд молодых поклонников - Говоруха-Отрок (Николаев), Ф. Шперк, Б.В. Никольский и др., - старающихся создать Страхову репутацию одного из крупнейших русских мыслителей вообще и выдающегося критика в частности. О работах Страхова в области отвлеченного мышления сказано дальше. Значение Страхова как критика, требует весьма существенных оговорок. Ничего цельного Страхов, за исключением статей о , не оставил, а статьи о представляют собой пример одного из самых выдающихся критических фиаско. Критическое наследие Страхова количественно очень невелико; кроме статей о и Тургеневе, оно состоит почти исключительно из небольших заметок, касающихся обыкновенно только отдельных сторон деятельности рассматриваемого писателя. Наиболее типичными из них являются его очень известные "Заметки о Пушкине". Написанные в разное время, в течении 15 лет, эти 12 заметок, к которым отнесены даже три "письма" об опере Мусоргского, "Борис Годунов" и мало говорящее о самом Пушкине описание открытия Пушкинского памятника, в общем, занимают меньше 100 стр. журнального формата. Здесь совершенно конспективно намечено несколько особенностей Пушкинского творчества, вроде того, что собственно новой литературной формы Пушкин не создал, что он был очень переимчив, но не просто подражал, а органически перерабатывал, что он был замечательно тонкий пародист и, наконец, был очень правдив. Все эти вполне верные, подчас даже банальные истины представляют собой как бы простую запись мелькнувших в голове критика мыслей, без всякой детальной разработки. Любимый прием Страхова - выписать стихотворение и снабдить его строчкой разъяснения в таком роде: "здесь тоже простота и отчетливость, но стих получил несравненную, волшебную музыкальность". В стиле "Заметок" о Пушкине написаны и заметки Страхова о других поэтах. Любимцу своему, Фету, Страхов посвятил три небольшие заметки. Из таких же маленьких, а иногда и совсем крошечных заметок состоит и самый объемистый из сборников Страхова "Из истории литературного нигилизма". В общем значительная часть критических статей Страхова производит впечатление листков из записной книжки или программы будущих статей. Из литературно-критических сборников Страхова наименьшее значение имеет книга "Из истории литературного нигилизма" (Санкт-Петербург, 1890). Сплошь полемическая, она состоит из потерявших уже теперь всякий интерес мелких заметок, и притом по поводу явлений второстепенного значения. Сущность нигилизма, в состав которого Страхов включает все вообще движение 60-х годов, осталась в стороне; человек, который захотел бы ознакомиться с ним по книге Страхова, совершенно не поймет, чем же однако было вызвано такое, во всяком случае крупное историческое явление. Гораздо выше по литературному интересу "Заметки о Пушкине и других поэтах" (Санкт-Петербург, 1888 и Киев, 1897). При всей конспективности и отрывочности тут есть очень тонкие и верные замечания, свидетельствующие о глубоком, продуманном изучении Пушкина. В сборнике "Критические статьи об И.С. Тургеневе и Л.Н. Толстом" (Санкт-Петербург, 1885, 1887 и 1895) статьи, посвященные Тургеневу, лишены единства и полны внутренних противоречий. В свое извинение сам критик ссылается на то, что он в начале своей литературной деятельности еще не так ясно видел, что движение шестидесятых годов не заключало в себе "никаких семян мысли" и "приписал сперва Тургеневу силу, которой у него не было..." Статьи о Толстом составляют основу известности Страхова как критика и действительно занимают первое место в ряду его критических исследований: тут дана цельная характеристика и сделана попытка обрисовать писателя во весь рост. При более внимательном изучении и эти статьи, однако, требуют больших оговорок. Прежде всего должно быть признано литературной легендой весьма распространенное мнение, что Страхов первый поставил на надлежащую высоту. Ни один писатель не был так восторженно, верно и единодушно понят и принят при начале своей литературной деятельности, как . Статьи и Дружинина (середина и конец 1850-х гг.) являются пророчествами для всего хода литературной карьеры - и сам Страхов весьма добросовестно признал за этими статьями честь первого истолкования. В первой же статье о "Войне и мире" он говорил: "Наша критика некогда внимательно и глубокомысленно оценила особенности этого удивительного таланта". После первых дебютов действительно перестал занимать критику, но и самого Страхова он страстно захватил только после появления "Войны и мира" - произведения, которое, тоже по свидетельству самого Страхова, сразу имело успех колоссальный. Сразу, как он сердито констатирует, образовалось "ходячее мнение, заключающееся в том, что это произведение очень высокое по своим художественным достоинствам, но будто бы не содержащее глубокой мысли, не имеющее большого внутреннего значения". Таким образом существенная часть славы статей Страхова о - честь первого признания его великим художником - отпадает. Остается затем честь истолкования. В эпоху появления статей Страхова (1870) союз консервативного публициста и "борца с Западом" с Толстым во имя преклонения перед принципами, отвергнутыми "западничеством" и "нигилизмом", мог казаться естественным; но в наши дни статьи Страхова являются одним из наиболее ярких эпизодов того ложного освещения, в котором до 80-х гг. многим представлялась деятельность . Конечно, у Страхова немало верных отдельных замечаний, верен даже общий вывод, что идеал, пронизывающий творчество Толстого, есть "идеал простоты, добра и правды"; но при более детальном определении элементов "правды" Толстого оказывается, что у него нет "дерзких и новых тенденций", что его главная задача - "творить образы, воплощающие в себе положительные стороны русской жизни", что характерная черта толстовского "чисто-русского идеала" - "смирение", что главный предмет "Войны и мира" - не борьба с Наполеоном, а "борьба России с Европой", что в лице Толстого восстал "богатырь и сверг либерально-европейские авторитеты, под которыми мы гнемся и ежимся". При таком понимании неудивительно, что в предисловии к сборнику статей о Тургеневе и Страхова, сравнивая "неисцелимо зараженного верой в процесс" Тургенева с , приходит к тому общему выводу, что первого "можно назвать западником, другого славянофилом". Очевидно, у Страхова не было ни малейшего предчувствия того, в каком виде вскоре обрисуется общий духовный облик . Он совершенно проглядел тот всеразрушающий анализ, который, составляя основу безгранично-искренних порывов Толстого к свету и истине и, не испугавшись даже обаяния европейской мысли и культуры, вдруг почему-то должен был успокоиться на идеализации нашей жалкой общественности. Сопоставляя "славянофила" Толстого семидесятых годов с , каким он ярко и ясно обрисовался позднее, нельзя, конечно, всецело винить критика, хотя всего несколькими годами позже и задолго до появления "Исповеди" и позднейших аналогичных произведений сумел же указать в нем те основные черты, при наличности которых ни о каком "переломе", ни о какой "эволюции" в духовном облике Толстого не может быть и речи. Ошибка Страхова не была бы так решительна, если бы, как это совершенно ошибочно думают, Страхов был только "эстетик" и поклонялся бы лишь как великому художнику. На самом деле Страхов непременно хотел видеть в опору в своей борьбе против идей 60-х годов. Об общих взглядах Страхова на искусство сложилось неверное представление. Благодаря его борьбе с критиками-утилитаристами 60-х годов, горячей защите Пушкина, Фета и "истинной поэзии", на него многие смотрят как на защитника "искусства для искусства" даже как на "эстетического сладострастника". Это находится в полном противоречии и с прямыми заявлениями Страхова, и с общим смыслом всей его деятельности. Отвечая некоторым из напавших на него на чрезмерный эстетизм, он делает такое заявление: "Меня бранят эстетиком, то есть (на их языке) человеком, который вообразил, что художественные красоты могут существовать отдельно от внутреннего, живого, серьезного смысла и который гоняется за такими красотами и наслаждается ими. Вот какую непомерную глупость мне приписывают" ("Статьи о Тургеневе и Толстом", стр. 391). В другом месте, прямо касаясь вопроса об "искусстве для искусства", он восклицает: "Сохрани нас Боже от той чисто немецкой теории, по которой человек может разбиваться на части, и в нем спокойно должны уживаться всякие противоречия, по которой религия сама по себе, государство само по себе, поэзия сама по себе, а жизнь сама по себе" ("Заметки о Пушкине", 175). В сущности Страхов ценил произведения искусства лишь постольку, поскольку они отражали те или другие идеалы. Если больше всего он преклонялся перед Пушкиным и , то потому, что в них видел наиболее яркое отражение русского "типового" начала и русского мировоззрения. К литературно-критическим работам Страхова, кроме названных сборников, относятся еще обширная биография (при первом посмерт. изд. соч.), "Толки о Толстом", в сборнике Страхова "Воспоминания и отрывки" (Санкт-Петербург, 1892) и издание первого тома сочинений (Санкт-Петербург, 1876). Страхов считал своим литературным учителем, постоянно цитировал его и притом чрезвычайно удачно; вообще он много сделал для популяризации имени и идей этого мало читаемого большой публикой критика. Переходом от статей критико-публицистических к философским являются три книжки Страхова под общим заглавием: "Борьба с Западом в нашей литературе" (1-я книжка, Санкт-Петербург, 1882 и 1887; 2-я, Санкт-Петербург, 1883, 1890 и Киев, 1887; 3-я, Санкт-Петербург, 1886). Можно подумать по заглавию, что это обзор учений славянофильского характера, но в действительности большая часть статей посвящены разбору взглядов Милля, Ренана, Штрауса, Дарвина, Тэна, Парижской коммуне и т. д., и таким образом являются только борьбой самого автора с западноевропейскими учениями. Из литературных очерков "Борьбы с Западом" наибольший интерес представляет статья о . Это до последней степени тенденциозная попытка привлечь к своей борьбе человека, несомненно тоже боровшегося с "Западом", несомненно разочаровавшегося в "Западе", потому что даже "Запад" не оправдал его ожиданий, но с тем большим ужасом отворачивавшегося от того Востока, куда звал Страхов.

С. Венгеров.

В Страхове, по-видимому, соединились все данные для того, чтобы написать крупное философское произведение: обширное и разностороннее образование, критическое дарование, вдумчивость и методическое мышление, которое он чрезвычайно высоко ценил; ему не хватало лишь истинного творчества, благодаря которому создается новое. Поэтому именно с точки зрения философии, к которой Страхов чувствовал всегда склонность, труднее всего характеризовать его: слишком разнообразны влияния, отразившиеся на мышлении Страхова и вызывавшие в нем сочувствие. Можно, однако, подметить главнейшие принципы, которых он постоянно держался. Все, что имеет отношение к философии в сочинениях Страхова, перечислено в "Материалах для истории философии в России" (см. ). Сюда относятся следующие сборники: "О методе естественных наук и значение их в общем образовании" (Санкт-Петербург, 1865), "Мир как целое, черты из науки о природе" (Санкт-Петербург, 1892, 2 изд.), "Об основных понятиях психологии и физиологии" (Санкт-Петербург, 1894, 2 изд.) и "О вечных истинах" ("Мой спор о спиритизме", Санкт-Петербург, 1887). Влияние Гегеля и вообще немецкой идеалистической философии не мешало Страхову признавать заслуги за эмпиризмом; так он перевел книгу Тэна об интеллекте и в введении к ней указал на заслуги эмпиризма; в критике книги Троицкого об английской психологии он признает до некоторой степени заслуги за английской ассоциационной психологией, которая отнюдь не вяжется с гегельянством. В основных понятиях психологии он стоит на точке зрения Декарта и старается выяснить значение декартова cogito, ergo sum для современной философии. В философии Гегеля Страхов ценил уменье ставить и развивать понятия. На гегелевскую философию Страхов смотрел, как на завершение того мышления, которое стремится к органическому пониманию вещей. Гегель "возвел философию на степень науки, поставил ее на незыблемом основании, и если его система должна бороться с различными мнениями, то именно потому, что все эти мнения односторонни, исключительны". Несмотря на это, Страхова нельзя назвать гегельянцем в тесном смысле этого слова: он преклонялся перед немецкой идеалистической философией вообще, в которой видел синтез религиозного и рационалистического элементов. Диалектический метод он ценил весьма высоко, видел в нем истинно научный метод, но опять-таки и в диалектике он не слепо следовал за Гегелем, а смотрел на нее, как на путь развития априористических элементов в душе человека. Один из критиков, старавшийся определить значение Страхова, говорит, что центральной его идеей была религиозная, около которой располагаются две других - идея рационального естествознания и идея органических категорий. Страхов считал такое определение своего значения правильным. Следует заметить, однако, что Страхов, хотя и стремился к религиозным вопросам, но своих религиозных взглядов не излагал. Быть может, он понимал религию более умом, чем сердцем, более желал быть религиозным, чем был им на самом деле; в этом, кажется, внутренняя причина его разрыва с . Во всяком случае, критические дарования преобладали в нем над всеми остальными; поэтому он и не высказал ни разу своего полного profession de foi. К положительным взглядам Страхов пришел лишь относительно некоторых частных, весьма существенных, впрочем, философских вопросов. Так, например, весьма замечательна его критика атомистической теории, приведшая его к положительным взглядам относительно сущности материи. От атомистики Страхов перешел к динамическому мировоззрению, которое ему легче было связать с его преклонением перед идеализмом. К отчетливому пониманию природы духа Страхов стремился в своих "Основных понятиях психологии и физиологии". "Вещество, - говорит он, - есть чистый объект, т. е. нечто вполне познаваемое, но нимало не познающее; дух, напротив, есть чистый субъект, т. е. нечто познающее, но недоступное объективному познанию; дух не имеет в себе ничего внешнего, в нем все внутреннее, субъективный и объективный миры строго разграничены, но второй служит для выражения первого. Наше "я" - субъект, который никогда не может стать объектом; эмпирическая психология ошибается, подводя наше "я" под то понятие, под которым рассматривает все другие исследуемые ею явления, т. е. под понятие идеи, представления". "Все так называемые теории познания в конце концов приходят к отрицанию того понятия, которое они хотят построить и объяснить". В "Основных понятиях физиологии" Страхов доказывает, что физиология, как наука о жизни, необходимо должна иметь в виду то, что составляет жизнь по преимуществу, т. е. психические явления. Так или иначе, но все ее исследования должны со временем слиться в одно целое с психологическими исследованиями, ибо мы предполагаем в организме глубочайшее единство и соподчинение явлений. С этой точки зрения Страхов осуждал тенденцию современной ему физиологии сводить явления жизни к физико-химическим процессам. В споре с Бутлеровым и Вагнером (о спиритизме) Страхов стоял за существование непреложных истин, в признании которых он видел оплот против эмпиризма; "полный эмпиризм есть в сущности дело ужасное... Сколько бы ни искал человек истины, как бы строго ни наблюдал действительность, как бы долго ни уяснял свои понятия, новый факт, по учению эмпиризма, может ниспровергнуть все это до основания. Но ведь есть дорогие убеждения, есть взгляды, определяющие для нас достоинство и цель всей жизни. Неужели же и за них люди осуждены на веки бояться? Если наши понятия вполне связаны с какими-нибудь совершенно частными явлениями, с известным местом или временем, то положение человека, искренне желающего руководиться истинной, было бы жестоко" ("О вечных истинах", стр. 100). В Страхове была двойственность ума и сердца, которую ему не удалось примирить. Его критическое дарование ясно указывало ему на ограниченность рационализма и на необходимость искания иных начал. Он неоднократно говорил о границах рационализма, но выйти за эти границы ему не удалось. Потому-то его психология остановилась на голом признании непознаваемости субъекта. Он, правда, говорит, что в субъекте мы имеем непосредственную действительность: "жизнь души есть для нас непосредственнейшая действительность". О самой душе Страхов, однако, ничего не сказал, потому что сознавал недостаточность рационализма, но не умел указать иного пути. В полемиках, которые ему пришлось вести со спиритами, с дарвинистами (проф. Тимирязевым), с западниками ( , из-за книги "Россия и Европа") он выступал именно в защиту рационалистических принципов. Значение Страхова в философии определяется временем, когда он писал. Специалист не будет обращаться к нему с целью поучения; но педагогическое значение философские сочинения Страхова сохранят надолго. Для введения в круг философских понятий, для обучения правильному методическому мышлению, анализу понятий, книги Страхова могут оказать весьма существенную помощь. Сочинения Страхова появлялись в эпоху увлечения материалистическими теориями; Страхов твердо стоял за принципы идеализма, и хотя его сочинения и не лишены противоречий, но, как критика материализма, они сохраняют значение. О Страхове писали "Несколько замечаний о философии Н.Н. Страхова" ("Журнал Министерства Народного Просвещения", 1895);

Страхов Николай Николаевич , русский публицист, литературный критик и философ.член-корреспондент Петербургской АН (1889). Родился в семье священника. В 1851 окончил Педагогический институт в Петербурге. Преподавал естественные науки в Одессе, затем в Петербурге. С 1861 сотрудничал с Ф. М. Достоевским, был ведущим сотрудником его журналов «Время» и «Эпоха». В своих статьях отстаивал идеалы «почвенничества». В 1867 редактировал «Отечественные записки» (где напечатал одну из своих лучших статей - о романе Достоевского «Преступление и наказание»). Страхов одним из первых оценил огромное литературное значение романа Л. Н. Толстого «Война и мир». В 1870 он предсказывал, что «Война и мир» скоро станет «настольною книгою каждого образованного русского, классическим чтением наших детей». Творчество и личность Л. Н. Толстого оказали на Страхова исключительное влияние. Член-корреспондент Петербургской АН (1889). Основное философское сочинение Страхов - «Мир как целое» (1872). «Целостность» мира, по мысли Страхова, определяется приматом и творческой активностью духовного начала в отношении начала «вещественного». Эта активность порождает органические формы жизни, в которых дух «овладевает» материей. Центральную роль в органическом мире играет человек - «узел мироздания, его величайшая загадка, но и разгадка его». Свою мировоззренческую позицию Страхов наиболее последовательно выразил в книге «Борьба с Западом в русской литературе» (1883). Основной объект его критики - европейский рационализм («просвещенство»), который он определяет как культ рассудка и преклонение перед естествознанием. Итогом подобного «идолопоклонства» становятся мировоззренческие догмы, далекие от какой бы то ни было подлинной научности. К такого рода идеологиям Страхов относил прежде всего материализм и утилитаризм. В своей критике «рационалистического» Запада Страхов опирался на теорию культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского, в которой он увидел подлинно научное и философское опровержение европоцентризма.

В книгах «Мир как целое» (1872), «О вечных истинах» (1887), «Философские очерки» (1895) высшей формой познания считал религию, критиковал современный материализм, а также спиритизм; в публицистике разделял идеи почвенничества. Писал статьи о Л. Н. Толстом (в том числе о «Войне и мире»); первый биограф Ф. М. Достоевского.