Художник из крестьян. Нацист и жертва нацизма

Живопись

Напишите отзыв о статье "Нольде, Эмиль"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Нольде, Эмиль

В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.

«Я очень хочу, чтобы краски в моих картинах сами собой изливались через меня, художника, как будто сама природа творит свои картины, подобно тому, как самообразуются кристаллы и руда, как вырастают водоросли и мхи, как расцветают цветы под лучами солнца». Эмиль Нольде

Строго говоря – и, вообще, как угодно говоря – он был Ханзен. Нольде (1867-1956) – это псевдоним. В честь немецкой деревни на границе с Данией. Он там родился в крестьянской семье. И было их пять братьев. Но только одному из Ханзенов-младших пришло в голову расписывать цветным мелом хлев, курятник, амбар и прочие сараи – так его тянуло к прекрасному. И не какую-нибудь пакость вроде Человека-Паука он рисовал, а библейские истории. Семья-то сильно протестантская была. Росписи не сохранились.
В семнадцать лет Нольде ушел из дому в люди. Там он мотался по разным немецким городам, работал резчиком на мебельной фабрике, учился недолго дизайну – на долго не хватило денег, проектировал мебель, преподавал рисунок и т.д. Везде ходил по музеям. В 1893 году он удачно нарисовал серию вот таких дурацких открыток.

La Cima della Pala et la Vezzana

Открытки разошлись большим тиражом, что принесло Нольде много денег. Работать он сразу завязал и стал учиться живописи. Сначала в Мюнхене, потом – в Париже, в знаменитой академии Жулиана. Там он полюбил импрессионистов, Ван, естественно, Гога и его друга Гогена. А Милле, Домье, Гойю, Тициана, Рембрандта и Беклина он любил еще до этого. Через некоторое время Нольде стал любить средневековую/ренессансную немецкую живопись и Мунка. Ну, позже еще кое-что по мелочам добавилось, но, в принципе, все перечисленное есть те основные традиции, из которых выросло его искусство.

Первые свои работы Нольде делал, сильно любя символистов и поздних романтиков типа того же Беклина.

Да будет свет

Двое на морском берегу

Это было в самом начале ХХ века. В Германии, в стороне от него, шли мощные художественные процессы, приведшие к рождению экспрессионизма . В 1905 году появилась группа «Мост». Присмотревшись к Нольде, мостовские пригласили его в группу. Нольде согласился. В «Мосте» он работал типа так.

Цветник

Белые стволы

В общем, понятно, что эти картинки ближе к французскому фовизму , нежели к родному экспрессионизму. И даже есть очень неясные отголоски, как это не жутко звучит, импрессионизма*. Нольде догнала ранее приобретенная любовь к французской живописи.

Странная, согласитесь, ситуация получается. Человек состоит в самом, что ни на есть, экспрессионистическом объединении, позже будет объявлен классиком экспрессионизма**, а картинки красит несоответствующие. Но, с другой стороны, кто вам сказал, что в искусстве - пути прямые? Не арифметика же.

Но так продолжалось недолго. Через год Нольде вышел из «Моста» и стал делать настоящую, по всем правилам экспрессионизма, живопись.

Осмеяние Христа

Тайная вечеря

Распятие

Все тут правильно. И опора на немецкие средневековье/Ренессанс, и гротеск, и доступными средствами переданное ощущение трагизма жизни, и суровое субстанциональное как антитеза вертлявому акцидентальному – все есть. И Христос у него - мужицкий Христос, т.е. парень из низов, в духе Грюневальда.

Жанровые пристрастия Нольде, понятно, не ограничивались исключительно возвращением к своей детской религиозной изобразительной традиции. Писал он и, скажем так, жанр.

Зрители в кабаре

В подобных картинках Нольде с удовольствием фиксировал нелюбовь крестьянина к городу. Еще он писал пейзажи – всегда, практически, без людей***.

Осеннее море VII

Осеннее море ХI

Эти картинки – часть серии из 21 работы, описывающей почти один и тот же вид. Тут опять где-то рядом болтаются французы. Поздний Моне, в частности, который делал серии пейзажей с одной и той же точки в разное время суток типа «Стогов сена» или «Реймсского собора». Правда, у Нольде была другая задача – его не интересовала фиксация в десятках работ того, как изменяется объект, грубо говоря, в один и тот же день в зависимости от освещения, его интересовали разные состояния этого объекта: шторм, штиль, время года, крупные суточные деления типа заката, полудня и т.д. Т.е. более фундаментальные вещи.

Еще в это время Нольде делает традиционную для экспрессионизма продольную деревянную гравюру, родом из средневековья.

Пророк

Первая мировая война в творчестве Нольде непосредственным образом не отразилась. На фронте он не был в силу возраста, художественная публицистика, скажем так, типа той, которой занимались в рамках экспрессионизма Дикс или Гросс , была ему неинтересна. Его интересовали, опять же, более фундаментальные вещи. Некоторый отклик на войну можно, конечно, найти в повышенной экстатике вещей вроде этой.

Красное вечернее небо

Или в такой печальной символике, 1919 года.

Потерянный рай

Другое дело, что война, поражение в ней, унизительный Версальский договор ввергли Нольде в кризис национальной самоидентификации. Тут все сложно было с самого начала. Папа его родным языком имел восточнофризский. Мама – южноютский. Нольде родным считал немецкий и, вообще, числил себя по этой принадлежности. В 1920 году его родная деревня с остатками меловых росписей на сараях перешла к Дании, сам он стал датским подданным – почему так случилось с подданством, не знаю, не разбирался. Факт тот, что для Нольде все это было ментально невыносимо. В 1927 году исполняются его мечты – он покупает сельский дом. Но не на горячо любимой малой родине, а в Зеебюле - недалеко от Нольде, но на германской территории. Колбасит его в это время по-черному – на выборах в 1928 году он мечется между коммунистами и нацистами****. А в самом начале 1930-х гг. Нольде в одной из мюнхенских галерей видел такую сцену – эсэсовец высказался по поводу работ экспрессиониста Франца Марка, вызвав хозяина галереи: «Что это тут за живопись? Зачем вы выставляет этот хлам? Уберите немедленно. Мы больше не намерены терпеть подобные выставки. Выставляйте истинно германское искусство, иначе ваша галерея будет закрыта*****». Нольде тогда обернулся к своему приятелю и сказал: «Теперь я знаю мое будущее».

Тем не менее, в конце концов, он делает выбор и вступает в НСДАП.

Что его туда притащило? Ну, понятно, никто так много, как нацисты, не говорил о той самой национальной самоидентификации. Записавшись к ним, Нольде как бы стал самым настоящим немцем. Безусловно, его купила красота мифа о крови и почве – он же крестьянин в девятом поколении, художник, алкающий национальной традиции. Не будем говорить, что эту традицию можно было алкать прямо противоположным нацистскому варианту образом, как это делал, скажем, Барлах , просто примем, как объяснение. Нольде в это время дошел до того, что стал говорить о приоритете немецкого искусства перед французским – это при том, сколько он оттуда взял. Ладно, хрен с ним, с Нольде. Что с него возьмешь – художник.

Беда подкралась с неожиданной для Нольде стороны – режим его не принял. Т.е. сначала внутри нацизма были заморочки в смысле принять экспрессионизм как истинно германское искусство в той его части, где экспрессионизм апеллирует к народности, средневековью и т.д., даже сам Геббельс выражал ему свои симпатии******. Все кончилось в 1937 году, когда Гитлер в своей речи на открытии Дома немецкого искусства в Мюнхене назвал экспрессионизм вместе со всеми остальными течениями авангардизма «дегенеративным искусством». И, персонально о Нольде: «Это немыслимо!». Нольде пытался как-то сопротивляться действительности. Даже писал доносы на бывших соратников в том смысле, что они евреи. Ничего не помогло.

И Нольде становится рекордсменом по количеству репрессий, свалившихся на него. Ну, понятно, его изгоняют с поста члена прусской Академии художеств, это как у и других таких же. Но на выставке «Дегенеративное искусство» его работа занимает одно из центральных мест.

Житие Христа

Но у него фантастическое количество изъятых из разных собраний работ – больше 1100. Часть из них была сожжена, часть, как ни странно, была по иску Нольде ему возвращена, часть – продана. И, самое необычное – я, во всяком случае, другой подобной истории не знаю – ему было запрещено заниматься профессией. С 1941 года исполнение этого запрета контролировало гестапо.

Нольде к тому времени уже многие годы практически безвылазно жил в Зеебюле. После запрета на профессию он перешел на малоформатные акварели. Совершенно фантастические по качеству. Тончайшие, но тем не менее, экспрессионистические.

Разноцветное небо над болотом

Не красить***** он был не в состоянии – из него перло. Но писать маслом он не мог – масляные краски слишком характерно пахнут, это может вспомнить любой, кто хоть раз был в мастерской нормального художника, не концептуалиста какого-нибудь жестикулирующего, в смысле. Эти работы он позже назвал ненаписанными картинами.

Анемоны 37

Кончилась война. Человечество забыло о национал-социалистических телодвижениях Нольде, оно воспринимало его как жертву. В 1950 году он получил премию Венецианского биеннале. В 1953 году правительство ФРГ награждают его медалью «За заслуги в области науки и искусств». Черт его знает. Мы же не принимаем во внимание политические взгляды, скажем, Леонардо да Винчи. А, с другой стороны, тогда не было тоталитарных идеологий. Короче, как относится к офигенному, но идеологически враждебному художнику, я не знаю. Последние его работы такие.

Вечернее море и черный пароход

Солнце в дымке

Пейзаж в красном свете

Бонусы

Танец вокруг золотого тельца

Положение во гроб

Мальчики-папуасы

Прямо перед Первой мировой войной Нольде совершил путешествие до Новой Гвинеи. Прикоснулся к той любимой авангардизмом архаике.

Св. Мария в Александрии

Тропическое солнце

Грозовые облака

Осенний вечер

* Экспрессионизм и возник как некоторая негативная реакция на импрессионизм. Изяществу, неуловимости, текучести, неоформленности, объективности второго первый противопоставил субъективность, неизменность, сущностность, постоянство и патетику.

** При этом Нольде всю жизнь не мог терпеть, когда его так называли. Ни в какие объединения больше не входил. Очень отдельный был человек.

*** Настоящий пейзаж и должен быть без людей. Ведь чем нас круче всего потрясает природа? Нашей, человеческой непредставленностью в ней. Трудным представлением о том, что все это богатство – начиная с «Осени» Левитана и кончая экзотическими картинками в фб – может обходится без нас.

****Ничего чудовищного в этом выборе не было. Близость позиций осознавалась уже тогда. Гитлер говорил, что из либерала порядочного нациста никогда не получится, а из коммуниста – вполне. В начале нацистского режима был сделан фильм, не помню названия, а ворошить монографию Голомштока – лень, в котором упертый коммунист свой ротфронтовский жест – сжатый у плеча кулак – плавно переводит в нацистское приветствие. Нет ничего банальнее, чем говорить о корневом родстве этих идеологий. Это родство мы легко наблюдаем у нас на родине в течении последних десятилетий.

*****Немецкое казачество?

******Их Геббельс – это вроде нашего Луначарского. Оба писали вторичные символистского толка пьесы, оба были симпатизантами авангардизма. Но Геббельс оказался бодрее – раньше просек генеральную линию.
******* Еще раз напоминаю, что это профессиональный жаргон. В цивилизованном обществе это слово заменяют эвфемизмами вроде писать, рисовать, творить, создавать, малевать (пренебрж.).

«Одинокий волк» Эмиль Нольде (Emil Nolde, 1867-1956) не любил, когда его называли экспрессионистом, и искренне радовался тому, что на это звание претендовали футуристы и конструктивисты. Один из лучших немецких художников, он не желал делить свое искусство с другими, неохотно примыкал к творческим объединениям, всегда был недоволен собой и считал живопись смыслом жизни.

О том, что некий мальчик Ганс Эмиль Хансен станет великим художником, его родные догадывались по картинам, которые он рисовал мелом на стенах хозяйственных построек. Малыш «создавал» их в свободное от работы время, а большую часть дня проводил, трудясь на благо своей несостоятельной семьи. Это надолго закрыло для него дорогу в искусство. Только в зрелом возрасте Эмиль Хансен вновь занялся рисованием под псевдонимом, который стал известен во всем мире.

Это произошло в 1902 году, когда художник женился на актрисе Аде Вилструп и вместе с ней переехал в Берлин. Вдохновленный тихими радостями семейной жизни, Эмиль много работал, что позволило ему заявить о себе как о талантливом художнике.

За несколько лет до этого Нольде создал открытки с изображением швейцарских гор, которые очень нравились людям и расходились огромными тиражами. Деньги от их продажи позволили Эмилю заняться профессиональным художественным образованием. И, несмотря на то, что его учебу сложно назвать систематической, молодой человек очень упорно трудился и постоянно расширял круг своих интересов.
В сюжетах первых работ Нольде преобладали библейские мотивы и природная тематика, что было вполне естественно для человека, воспитанного в религиозной семье и проживающего на живописном севере. Даже псевдоним художник взял в честь небольшой деревни, суровые пейзажи которой навсегда покорили его меланхолический разум.

В природе Нольде нет места декоративности, а ее «дикая» красота сконцентрирована на сущности окружающего мира. Даже переписывая в двадцатый раз картину «Осеннее море», художник стремился не столько к тому, чтобы запечатлеть разные состояния стихии, сколько пытался передать прямую связь между неизменным духом природы и собственной душой.

Энергию мира Нольде представлял в цвете, считая его главным выразительным средством. А у природы художник «заимствовал» краски, без которых не мыслил ни один свой пейзаж. Об этом пристрастии Эмиля однажды писал его современник Вильгельм Гаузенштейн:

«Нольде пишет горячими красками, которые как будто выломаны прямо из грубой земли, взяты из глубины лиловых озер, выдавлены из волчьих ягод»

В колористических и сюжетных решениях Нольде был близок эстетике творческой группы «Мост». Это объединение стало одним из немногих, программу которого художник принимал. Он был участником всех «мостовских» выставок и лично помогал в разработке манифеста. Свое искусство Эмиль Нольде делил с экспрессионистами «Моста» на протяжении полутора лет, после чего покинул группу, но не потерял связей с бывшими товарищами.

При этом Нольде все менее охотно выбирался на публичные мероприятия, был редким гостем на выставках и все чаще уединялся в четырех стенах собственного дома. Такие резкие перемены с художником произошли в 1909 году, тогда же в его творчестве появилась религиозная тема, и он написал ряд картин на библейские сюжеты.

Герои работ «Тайная вечеря», «Распятие» и «Положение во гроб» находятся в непосредственной близости к зрителю, из-за чего складывается стойкое убеждение в том, что древняя история свершается прямо здесь и сейчас.

От высоких и духовных тем Нольде сделал смелый шаг в пропасть грубости и фантасмагории. Этим отличались картины, связанные с темой «большого города», на которых художник изобразил Гамбург низов общества, населенный китайскими матросами и развеселившимися в ближайшем ресторане парочками. Такой мир тоже привлекал Эмиля, поэтому в 1913 году он совершил путешествие в Новую Гвинею, побывав заодно в России, Японии и Китае.

Нольде с каждым днем укреплял свои позиции в художественных кругах, его признавало общество, ему благоволили критики. Он, никогда не интересующийся политикой, был настолько одержим своим творчеством, что не заметил, как оно оказалось связанным с идеей немецкого национального духа. С 1920 года Эмиль Нольде, считающий себя истинным немцем и не смирившийся с участью быть датским подданным, вступил в партию национал-социалистов.

Но надежды художника на союз тоталитарного режима с подлинным искусством потерпели крах. Безусловно, первое время правящие круги Германии принимали экспрессионизм, и Нольде пользовался популярностью. Но очень скоро он заметил негативные изменения, происходившие в его стране, и все больше боялся потерять свое «место под солнцем». Он использовал любые средства, чтобы утвердиться как настоящий немецкий художник и подтвердить свою лояльность режиму. В ход пошли даже доносы на коллег, в которых указывалось на их неарийское происхождение. Так Нольде стал единственным крупным модернистом, который встал на сторону нацизма.

Но даже такие отчаянные перемены не спасли художника. В 1937 году модернизм и его течения в Германии были объявлены «дегенеративным искусством», а все модернистские творения подлежали изъятию. Всего пострадали около 1400 художников и 20 тысяч произведений искусства. И «лидером» в этом безумном списке стал сам Эмиль Нольде. У него конфисковали более 1000 картин, одни из которых были сожжены, другие – проданы. Правда, некоторые полотна автору удалось вернуть.

На этом разбирательство с так называемым представителем «дегенеративного искусства» не закончилось. В августе 1941 году его исключили из Имперской палаты изобразительных искусств и запретили заниматься профессиональной художественной деятельностью.

Нольде переселился из Берлина в Гольштейн, где построил дом-мастерскую. Здесь художник тайком от инспектора работал над маленькими акварелями. Он не рисовал маслом, опасаясь, что его «выдаст» специфический запах краски. Несмотря на домашний арест, Эмиль Нольде создал почти 1300 акварелей, которые он называл «ненаписанными картинами».

О художнике вновь заговорили и признали его выдающийся талант в послевоенное время. В 1950 году он получил премию Венецианской биеннале, а через три года правительство ФРГ наградило его медалью «За заслуги в области науки и искусств».

В то время Эмиль Нольде стал еще реже выходить из дома, отдавая всего себя искусству. В своей студии он трудился до 15 апреля 1956 года – последнего дня, когда художник держал в руках кисть и выводил ею замысловатый узор на холсте.

Масштабная выставка классика немецкого экспрессионизма «Эмиль Нольде. Цвет - это жизнь» открылась в Национальной галере Шотландии . Более ста работ - живопись, рисунки, акварели, гравюры - привезли в Эдинбург из коллекции Фонда Эмиля Нольде в Зеебюле.

Выставка охватывает все периоды творчества художника - от ранней импрессионистической живописи, мощного расцвета экспрессионизма в 1910–1930 годах до поздних акварелей, созданных Нольде в 1940-е.

Нольде - маг цвета, открывший совершенно новые возможности живописи. Начав с увлечения импрессионизмом, в 1900-х он присоединился к группе «Мост», ставшей колыбелью немецкого экспрессионизма. Впрочем, с «Мостом» Нольде продержался всего два года, затем продолжил собственный путь в искусстве. Его способность писать оглушающими цветами, как будто наполненными внутренним светом и даже звуком, нашла свое воплощение в нескольких сюжетных линиях. Нольде удивительно эмоционально переосмыслил библейскую историю, приблизив ее к современности. Еще одним сюжетом стала ночная жизнь Берлина с ее кабаре, кафе и театрами. Жена Нольде Ада была танцовщицей, так что он имел возможность видеть это карнавальное существование изнутри. Еще один значительный сюжет - мощные пейзажи, звучащие как средневековые оратории.

1930-е годы стали для художника периодом испытаний. Он увлекся идеями фашизма и вступил в НСДАП. Организаторы предупреждают, что на выставке есть работы, которые могут «огорчить» зрителя. Это, например, «Martydom 1921», где распятый Христос осмеян персонажами с семитскими чертами. Из-за политических взглядов и членства в НСДАП на творчестве Нольде навсегда останется печать сожаления.

Впрочем, нацисты не ответили ему взаимностью, искусство Нольде признали дегенеративным, а его живопись заняла центральное место на известной выставке «Дегенеративное искусство». У Нольде конфисковали более 1000 произведений, которые были частично уничтожены, частично проданы. Он получил запрет на художественную деятельность и, уединившись в своем доме в Зеебюле, писал акварели подпольно, зарывая их в собственном саду. Эта «ненаписанная живопись» была так же светоносна и оглушительна, как и его предыдущие работы.

После войны Нольде был реабилитирован, вновь взялся за кисть, работал до самой смерти и даже был приглашен на легендарную выставку .

Для тех, кому на нынешнюю выставку попасть не удастся, организаторы сняли объемный ролик, подробно показывающий экспозицию, который можно увидеть на сайте музея.

Emil Nolde
«Free Spirit»
1906
© Nolde Stiftung Seebüll

Emil Nolde
«Party»
1911
© Nolde Stiftung Seebüll

Emil Nolde
«Exotic Figures II»
1911
© Nolde Stiftung Seebüll

Emil Nolde
«Prophet»
1912
© Nolde Stiftung Seebüll

Emil Nolde
«Candle Dancers»
1912
© Nolde Stiftung Seebüll

Emil Nolde
«Junks» (red)
1913
© Nolde Stiftung Seebüll

Emil Nolde
«Bay»
1914
© Nolde Stiftung Seebüll

Emil Nolde
«Landscape / North Friesland»
1920
© Nolde Stiftung Seebüll

Вскоре после завершения своего грандиозного Нольде начинает слеудующий цикл. Он не такой огромный, но всё равно и не одна картина - в этот раз это триптих, о святой Марии Египетской . Вообще-то выбор темы несколько странный (и это даже не вдаваясь в психоаналитические глубины) - Мария Египетская почитается в православных версиях христианства, известна, но гораздо менее чтима в католицизме, а уж про простестантские церкви мне вообще трудно что-то сказать - уж больно щекотлива её биография.

Вот тут Мария ещё вовсю блудодействует в притонах Александии:

Emil Nolde - Die Heilige Maria von Aegypten. Im Hafen von Alexandrien - Мария Египетская в Александрии (1912)

Вот тут -

она уже молится перед иконой храма в Иерусалиме

Emil Nolde - Die Heilige Maria von Aegypten - Моление Марии Египетской перед Храмом (1912)

А здесь её нетленный прах уже вот-вот погребёт в пустыне святой Зосима, при активном содействии льва.

Emil Nolde - St.Mary of Egypt in the Desert - Погребение Марии Египетской в Пустыни (1912)

Cуществует ещё одна картина про Марию Египетскую, на которой Зосима протягивает ей плащ, но она официально не входит в этот триптих.

До своего огромного, чуть было не написал - кругосветного - путешествия в Папуа Новую Гвинею и обратно в 1913-4 годах, Нольде написал ещё несколько библейских работ, например:

Emil Nolde - Die Heiligen Drei Konige (The Three Magi, Три Волхва) - (1912)

а также несколько "перерисовок", когда он рисовал картины с имеющихся у него в коллекции статуэток, вроде Мадонны с Младенцем или Иуды; есть даже одна мозаика с Мадoнной, которую он выложил по своему раннему рисунку в 1912 году.

Затем был нихилый такой закос под любовь трип больше года длинной; почти все написанные в нём работы конфисковывают в Порт Саиде (началась война, а Египет в то время ещё был британской колонией), хотя потом, много позже, ему удастся большую их часть вызволить.

Вернувшись в Берлин, Нольде начал осваивать новые для него темы - сибиряки России, другие туземцы (таки немецкий Гоген !), даже Будды какие-то замелькали на его картинках. Но вскоре он начал вновь писать и на библейские мотивы. Вот лишь несколько работ:

Emil Nolde - Saint Symeon and the Women - Симеон (Юродивый) с женщинами (1915)

С этой картиной могут возникнуть непонятки ; в христианстве существует целый ряд Св.Симеонов - например, Симеон Столпник , простоявший 37 лет на столпе, или Симеон Теолог - сочинитель гимнов. Но это не про них, а про так называемого Симеона Юродивого (или Simeon the Holy Fool), который умело косил под сумасшедшего, и на одной из страниц своей биографии действительно вломился голым в женское отделение бани. Видно, что версия Нольде несколько отличается от переполоха и быстрого изгнания, случившихся в оригинале.

Emil Nolde - Entry into Jerusalem - Восшествие в Иерусалим (1915)

Emil Nolde - The Last Judgement - Страшный Суд (1915)

Emil Nolde - Simeon Meets Mary in the Temple - Cимеон Богоприимец встречает Марию в Храме (1915)

А тут "шутник" Нольде изобразил совсем другого Симеона, так называемого Богоприимца ; к предыдущему он не имеет никакого отношения (хотя вот кто теперь знает? вдруг Нольде их неслучайно написал одного за другим?)

Emil Nolde - The Tribute Money (1915)

Это не очень широко известный, но милый сюжет из Матфея, когда Иисус, чтобы заплатить храмовый сбор, попросил Петра выловить рыбу, во рту которой должна была найтись монета в четыре драхмы.

Emil Nolde - Grablegung (Burial) - Погребение (1915)

Emil Nolde - Philistines - Филистимляне (1915)

Затем в библейских мотивах наступил большой перерыв (я не знаю, почему). Следующий большой всплеск случился в 1921 году, когда он создаёт свой очередной (а заодно и последний) триптих Мученичества (Martyrdom). Подобно Житиям , сохранился первоначальный набросок:

У меня сейчас есть репродукция только центральной части в цвете -

Левая и правая панели - черно-белые репродукции в моём собственном раскрасе:

Затем - Изгнание из Рая

Emil Nolde - Verlorenes Paradies (Paradise Lost) (1921)

Emil Nolde - Joseph"s Temptation - Исушения святого Иосифа (1921)

(Иосифа, в отличие от Антония, искушали не демоны, а вполне красивая женщина - точнее, не искушала, а соблазняла; ясно дело, он не поддался ).

Emil Nolde - Judas with the High Priests - Иуда с Первосященниками (1922)

Ещё одно Поклонение волхвов

Emil Nolde - Anbetung (Adoration) (1922)

В последующие годы он написал ещё несколько работ, но у меня нет их репродукций. В 1926 пишутся Грешники и Благовещение (последней тоже нет)

Emil Nolde - Die Sünderin (The Sinner) (1926)

Затем снова перерыв, до 1929, в котором опять пишется несколько работ сразу, включая красивейшую

Emil Nolde - So Ihr Nicht Werdet Wie Die (Except Ye Become as Little Children) (1929)

На русский это переводится как "истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное" .

Вслед за этой работой он Нольде пишет очень странную работу, которые даже неплохо относящиеся к его творчеству критики посчитали "выходящей за рамки". Эта картина сейчас называется Экстаз (но опять, это не оригинал, а раскрашенный мной ч/б).

Изначально планировалось, что это буде Непорочное Зачатие (Immaculate Conception) (ах, если бы тут было зеркало!).

Но потом, видимо, даже у Нольде дрогнула рука или что там обычно дрожжит, и он заменил название на Экстаз.

"... The last painting is rather strange, I was thinking of something like the Immaculate Conception, in deep yellow and glowing red, violet and... - should one not be able, and allowed to paint something like that, too".

В 1931м пишется милый Отшельник на Дереве

Emil Nolde - Eremit in Baum (Hermit in Tree) (1931)

но и ещё несколько работ. В 1933 - очередное Поклонение

Emil Nolde - The Adoration of Magi (1933)

В 1940м, уже после осуждения и позорящего показа его работа на Дегенеративном Искусстве, и совсем незадолго до запрета писать и продавать картины он пишет Садовника - технически, может, и не библейская работа, но которой хорошо бы завершить библейский ряд.

Emil Nolde - The Great Gardener (1940)

Ан нет, после войны он напишет ещё несколько картин (которых, у меня пока нет, правда).

Как я и говорил, это далеко не все работы, посколько Нольде много писал и акварелей, и гравюр, а это часть его творчества мне пока вообще мало знакома.

Какие тут можно сделать выводы? Ну, налицо "большая роль в творчестве", я как-то не знал про это. Очень, очень странный выбор тем, раздолье и разгулье для психоаналитиков. Может, и не очень очевидная, но какая-то связь с коммерческим успехом (эти работы намного лучше продавались, чем в среднем у него). И самое важное (но труднее всего артикулируемое) - их влияние на его уход от реализма, в самых разных смыслах, и приход - я даже не хочу это называть эспрессионизму, это бестолковое слово - а к какому-то фантазму, к его совершенно нечеловеческому, но при этом как раз глубоко-человеческому эмоционализму .