Назовите аллегорические образы в прочитанных вами баснях. Например известны старинные аллегории: Весы правосудие крест-вера сердце-любовь

- «Два голубя» - философская басня,

- «Волк и ягнёнок» - басня социального типа,

- «Волк на псарне» - историческое произведение,

- «Свинья под дубом» - бытовая басня.

Обычно аллегория каждого зверя в басне - это отражение какого-либо человеческого характера или качества. Так, мартышка и свинья - это хамство, осёл - слабый интеллект, кот - хитрость, петух - бездарность и т.д. Такая аллегоричность встречается ещё в баснях Эзопа. Он творил басни ради становления морали в социуме. А приём с аллегорией помогал ему насмешливо выделить какой-то порок человека.

В крыловских баснях значима не только мораль, как высокий критерий поведения человека в рамках общества. Автор излагает рассказ остроумно и интересно. И образ какого-либо зверя у него сочетает в себе комплекс качеств, из которых складывается конкретный человеческий характер. Так образ лисы одновременно формируют хитрость, лесть и лживость. И исходя из своего характера лиса ведёт себя таким образом в каждых определённых бытовых ситуациях. У Крылова в баснях самым распространённым героем является осёл. Ему свойственна глупость, невежество, упрямость. И в баснях всегда проявляются эти качества.

Очевидно, что из народного фольклора в сознании русских людей образуются определённые образы многих зверей, чаще всего, лисы, волка, медведя, зайца. Знаменитый баснописец применяет это в своих творениях. И в этом заключается народность его работ. Хотя, не все животные у него отображают комплексные характеры. Так пчела символизирует трудолюбие. Также каждое животное у автора ещё олицетворяет представителя определённой социальной категории. Лев - правитель, царь, власть. Лиса, медведь - чиновники, придворная свита. Лягушка, муравей - мелкий чиновничий класс, крестьяне. И очень часто человеческий характер, отображённый в животном, ассимилируется с его социальными отличительными чертами. Например, в произведении «Воспитание льва» старый лев отображает классический образ русского царя. Лев поручает воспитание своего детёныша иностранцу. Сам он не может обучить сына искусству управления страной, поскольку попросту не знает, как это осуществляется и что на самом деле происходит в его государстве. В итоге львёнок становится таким же, как и папаша, чуждым для собственного народа, обособленным от национальных основ.

Зачастую в крыловских баснях за образами зверей скрываются определённые личности. Например, указанный львёнок - Александр I; волк из произведения «Волк на псарне» - полководец Наполеон.

Художественная идеализация и реализм творений Крылова заключаются в масштабе обобщения, в точности выбора фактов, вдохновившего автора на написание басни. И автор создаёт настоящие характеры, при этом обобщает и классифицирует саму ситуацию, в которой происходят их действия. В этих приёмах и отображаются реализм, новаторский подход и постоянная актуальность его басен.

АННОТАЦИЯ

Казак Оксана Николаевна г.Назарово, МОУ СОШ №3, 5А класс

«Образ Волка в баснях И.А.Крылова»

руководитель: Кабашева Оксана Леонидовна, учитель русского языка и литературы.

Цель научной работы: показать, как в разных баснях через образы волка Крылов изображал представителей различных социальных уровней: царей, вельмож, чиновников и т.д., какие человеческие пороки, высмеянные в образе волка, сохранились до наших дней.

Методы проведенных исследований: изучение, анализ, обобщение

Основные результаты научного исследования (научные, практические): проведено сравнение нескольких басен, на основе которого выявлены разные характеры и образы аллегорического персонажа – Волка.

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность (слайд№2 ). Еще в Древней Греции жанр басни прославил остроумный Эзоп. В России в 18 веке басня стала одним из самых любимых жанров в литературе. Крылатые выражения из басен расходились в народе. Мораль басни всегда ненавязчиво поучала, передавала мудрость от старших поколений младшим. Прославленным баснописцем стал Иван Андреевич Крылов. Из большинства детских сказок и стихов – басни Крылова всегда самые лучшие, ведь они врезаются в память и возникают на протяжении всей жизни при встрече с человеческими пороками. Часто люди могут сказать, что Крылов писал совсем не для детей, но неужели смысл его басен совсем не понятен детям? Ясно и грамотно прописана мораль, именно поэтому басни Крылова читать с огромной пользой сможет абсолютно любой ребенок. В наши дни нередко басни используют сатирики для высмеивания каких-либо пороков в обществе, своих политических соперников.

Цель работы (слайд №3) – показать, как в разных баснях через образы волка Крылов изображал представителей различных социальных уровней: царей, вельмож, чиновников и т.д., какие человеческие пороки, высмеянные в образе волка, сохранились до наших дней.

Гипотеза(слайд №4). Волк в баснях Крылова - олицетворение жадности, глупости, несправедливости и других пороков людей.

Задачи(слайд№5):

проанализировать выбранные басни,

обобщить аллегорические образы, сделать выводы,

Методы (слайд №6): изучение, анализ, обобщение.

Объект изучения – басни И.А.Крылова.

Предмет изучения – образ Волка в баснях Крылова.

Глава I. АЛЛЕГОРИЯ КАК СРЕДСТВО

ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТИ В БАСНЕ

Читать Басни Крылова мы обожаем с самого детства. В нашей памяти хранятся различные крыловские образы, которые зачастую возникают в нашей памяти в абсолютно разных жизненных ситуациях, и, обращаясь к ним, мы не перестаем удивляться таланту Крылова.

Что же такое басня? Согласно толковому словарю, это "краткий, в основном стихотворный, нравоучительный текст", то есть сказка, содержащая в себе поучение, имеющее непосредственное отношение к внутренним душевным качествам личности, основанным на таких моральных идеалах, как добро, отзывчивость, долг, справедливость и другие. Героями в баснях могут быть, что или кто угодно: люди, животные, предметы или растения, которые наделяются различными человеческими качествами.

Как троп , аллегория используется в стихах , притчах , баснях. Основным способом изображения аллегории является обобщение человеческих понятий; представления раскрываются в образах и поведении животных, растений, мифологических и сказочных персонажей, неживых предметах и обретают переносное значение.

Глава II. ОБРАЗ ВОЛКА В БАСНЯХ КРЫЛОВА

«Волк и Ягненок»

2. «Волк на псарне»

3. «Волк и журавль»

4. «Волк и овцы»

5. «Волк и лисица»

Выберем для анализа несколько наиболее известных басен.

1.Басня Крылова «Волк и Ягненок»(слайд №9), на первый взгляд, представляет собой достаточно традиционное толкование известного сюжета. В басне два главных героя, образы которых одинаково важны и не могут существовать один без другого. Если вспомнить сюжет произведения, то уже в его элементах можно увидеть отчетливо выраженное авторское начало: "голодный Волк" рыщет возле ручья, рассчитывая каким-то образом утолить свой голод, и в это время к тому же самому ручью приходит Ягненок, который хочет напиться... "Голодный" хищник просто не может отказаться от появившейся пищи! Не идти же, в самом деле, ему искать еще какую-нибудь "еду", если она уже появилась? Самое страшное в его поведении, по мнению Крылова, не это. Автор, вероятно, не нашел бы, за что ему следовало бы осудить Волка, если бы хищник сразу же съел несчастного Ягненка? Тогда, собственно говоря, и басни бы не было. Для показа же не просто силы, а силы безнравственной, лицемерной и этим особенно страшной в моральном плане, Крылов изображает Волка, который настойчиво стремится оправдать свое отношение к беззащитному Ягненку какими-то, если и не моральными, то хотя бы "законными" основаниями. Именно с помощью использования эпитета "законный" и раскрывается нравственно-эстетическая позиция Крылова. Само значение этого слова, сама "законность" подразумевает, что Волк хочет с помощью высоких мотивов оправдать свое поведение в глазах... того же самого Ягненка. Ведь никто и никогда не узнает, что же именно произошло между Волком и Ягненком, никому и дела не будет до того, что Волк съел последнего - еще одна жертва свирепого хищника... А если бы кто и узнал, разве кто-либо из той среды, в которой живут герои басни, посмел бы осудить.

Персонаж Волка:

- Характеризует человека, обладающего силой и пользующегося своим положением.

Показывает своими словами пренебрежение правилами и понимание собственной безнаказанности.

Проявляет грубость и обозленность в обращении к Ягненку, обзывая его и псом и нечистым рылом.

Выворачивает наизнанку свою сущность одними только словами “Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать”, показывая наглость и ничем не прикрытое бесстыдство.

Мораль басни «Волк и Ягненок»

«У сильного всегда бессильный виноват»… Волк и Ягненок – одна из редких басен, начинающихся с морали. Крылов сразу настраивает нас на то, о чем пойдет речь. Бытующее мнение, что, мол, кто сильнее, тот и прав показывается во всей красе. Ну на самом деле, что сможет доказать Ягненок голодному Волку? А вот Волку напротив, стоило бы задуматься, не ровен час отыщется сила, больше чем его. Как тогда он заговорит? Как Ягненок?

Какие можно сделать выводы?

Крылов в басне «Волк и Ягненок» описывает свою любимую тему – бесправие простого народа. Высмеиваемые в басне человеческие пороки необходимо искоренить из общества людей, исправить. Крылов понимает, что силу, действующую как ей заблагорассудится, сложно остановить. Таким как Волк ведь даже не нужно ни перед кем оправдываться! Хотелось, чтобы сила человека работала на восстановление справедливости.

В басне "Волк на псарне"(слайд №10) уже можно говорить не столько об аллегории, сколько о метафоре. В этой басне под образом волка подразумевается Наполеон. Можно долго говорить, что Наполеон был хитер, ловок, умен, умел быстро и ловко приспосабливаться к ситуации. Но он не рассчитал своих возможностей и попал "на псарню" вместо "овчарни"...

Мораль басни «Волк на псарне»

Басня Крылова «Волк на псарне» – патриотическое произведение о значительных исторических событиях 1812 года. Ловчий – Кутузов, Волк – Наполеон, но даже подробное знание и понимание истории со сравнением поведений этих личностей не покрывают полностью глубокую мораль басни «Волк на псарне».

В басне Крылова много внимания уделено передаче живописности всех картин и настроений участников. Тревога на псарне взбудораживает использованием ярких и образных выражений: “псы рвутся на драку”… Причем особенно четко описана опасная хитрость волка и изворотливость: “ Я пришел мириться к вам совсем не ради ссоры”. Поведение волка лицемерно, скрывая свою злую сущность, он пытается льстить.

Крылов очень легко передает ум Ловчего, показывая, что тот даже не дослушивает волка, ведь и так понятно его лицемерие в попытке спасти свою шкуру. Сопоставляя волка и пса, автор отдает предпочтение второму, слова которого становятся началом появляющейся морали: “Ты сер, а я, приятель, сед”.

Соотнеся образ волка со всем аллегорическим смыслом басни, мы сразу угадываем в нем завоевателя Наполеона. Но при этом образ волка никак не сужается до изображения конкретного человека, он настолько широк и всеобъемлющ, что басня не теряет своей ценности и вне контекста эпохи.

В басне ” Волк и журавль “ два главных героя. Волк в этой басне хитрый и коварный. А журавль глупый, потому что повелся на такую хитрость.

Мораль басни:

Порой бывает так, что вместо благодарности, коварные люди говорят, что не они должны, а мы им обязаны, что все так хорошо закончилось. Действительно, при других обстоятельствах журавль мог стать обедом для волка. Поэтому не стоит, оказывая помощь таким людям, рассчитывать на их благодарность. Мораль кроется гораздо глубже, поскольку в басне говорится о том, что журавль не только нос унес, а и свою глупую голову из пасти волка смог спасти. Слушателям нужно извлечь урок, что сталкиваясь в жизни с коварным и злобным человеком, не стоит оказывать ему помощь, рассчитывая получить вознаграждение. Волк в этой басне – олицетворение коварства и жестокости.

В басне “Волк и овцы” говорится о том, что правительство зверей решило защитить овец и приняли закон:

Как скоро Волк у стада забуянит,

И обижать он Овцу станет,

То Волка тут властна Овца,

Не разбираючи лица,

Схватить за шиворот и в суд тотчас представить,

В соседний лес иль в бор.

Но волки всё-таки овец таскали.

Мораль басни: Во времена Крылова было много законов, которые защищали права лишь сильного сословия, а те, кто находился в крепостной зависимости, были абсолютно бесправны. В этой басне высмеивается такой закон, который невозможно исполнить, и каждому понятно, что он не защитит бесправного. Сильные, т.е. волки могут поступать как им вздумается, несмотря на то что по закону слабым, т.е. овцам можно было самим расправляться с обидчиками. В реальной жизни это невозможно осуществить, т.е. такой закон – лишь лицемерие. Волк в этой басне – образ помещика, вельможи, который понимает, что ему все дозволено.

В басне «Волк и лисица» говорится о том, как лиса, насытившись в курятнике, еще и прихватила про запас. Вдруг к ней приходит волк голодный, лисичка хитрая ему ни слова про запас, но предложила ему поесть сена. Сбитый с толку ласковыми словами лисы, Волк ушел одураченный и голодный.

Мораль:

Охотно мы дарим,

Что нам не надобно самим.

Мы это басней поясним,

Затем что истина сноснее вполоткрыта.

Волк в этой басне – олицетворение неудачника, наивного и глупого человека, которого легко одурачить. Он купится на любое ласковое слово или лесть.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

У писателя много заимствованных из произведений других баснописцев сюжетов. Но связь Ивана Андреевича с народным творчеством, с языком народных сказок была так тесна, что даже эти заимствованные басни не звучат как переводы. Ведь яркий, меткий, живой русский язык Крылова не мог быть заимствован ни у кого(слайд №11).

Стихи Крылова, легко запоминаясь, сделались пословицами, вошли в золотой фонд народной речи. Таких пословиц и поговорок из его басен осталось в русском языке много: «А ларчик просто открывался» («Ларчик»), «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать» («Волк и Ягненок»), «Рыльце у тебя в пуху» («Лисица и Сурок»), «Аи, Моська! Знать она сильна, что лает на Слона» («Слон и Моська»), «А Васька слушает да ест» («Кот и Повар») и много-много других не менее замечательных и выразительных.

Крылов - подлинно народный писатель, художник огромной силы, и влияние его на русскую литературу было глубоким и положительным.

В баснях Крылова ненавязчиво через образы животных высмеиваются пороки людей. В народных сказках Волк чаще всего – олицетворение зла. Следуя традиции фольклора, Крылов также приписывает Волку разные злодеяния, коварство, жестокость. Но у Крылова Волк еще и глупый, наивный.

Итак, в баснях Крылова встречается образ Волка – жадного, коварного, хитрого, жестокого, наивного, глупого, и даже есть Волк в образе Наполеона.

НИЯ

Приложение 1. Басни И.А.Крылова

Волк и Ягненок

У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в истории мы тьму примеров слышим
Но мы истории не пишем,
А вот о том как в баснях говорят...

Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться:
И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягненка видит он, на добычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк,
Кричит: "Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом
Здесь чистое мутить питье Мое
С песком и с илом?
За дерзость такову
Я голову с тебя сорву". -
"Когда светлейший Волк позволит,
Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью
От Светлости его шагов я на сто пью;
И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу". -
"Поэтому я лгу!
Негодный! Слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты еще в запрошлом лете
Мне здесь же как-то нагрубил;
Я этого, приятель, не забыл!" -
"Помилуй, мне еще и от роду нет году". -
Ягненок говорит. - "Так это был твой брат". -
"Нет братьев у меня". - "Так это кум иль сват.
И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
Вы все мне зла хотите,
И если можете, то мне всегда вредите;
Но я с тобой за их разведаюсь грехи". -
"Ах, я чем виноват?" - "Молчи! Устал я слушать.
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать".
Сказал и в темный лес Ягненка поволок.

Волк на псарне

Волк ночью, думая залезть в овчарню,
Попал на псарню.
Поднялся вдруг весь псарный двор -
Почуя серого так близко забияку,
Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку;
Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!»-
И вмиг ворота на запор;
В минуту псарня стала адом.
Бегут: иной с дубьем,
Иной с ружьем.
«Огня!- кричат,- огня!» Пришли с огнем.
Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом.
Зубами щелкая и ощетиня шерсть,
Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть;
Но, видя то, что тут не перед стадом
И что приходит, наконец,
Ему расчесться за овец,-
Пустился мой хитрец
В переговоры
И начал так: «Друзья! к чему весь этот шум?
Я, ваш старинный сват и кум,
Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры;
Забудем прошлое, уставим общий лад!
А я, не только впредь не трону здешних стад,
Но сам за них с другими грызться рад
И волчьей клятвой утверждаю,
Что я…» - «Послушай-ка, сосед,-
Тут ловчий перервал в ответ,-
Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю;
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой».
И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

Волк и журавль

Что волки жадны, всякий знает;

Волк, евши, никогда

Костей не разбирает,

Функции и особенности аллегорических образов басен в мировой литературе

Абдуллаева Д.З.

Андижанский государственный университет им. З.М.Бабура, г. Андижан, Узбекистан

е-mail: rodlid@

Поэтам и писателям не всегда удавалось в своих произведениях откровенно критиковать недостатки социальной жизни. Свои социально-политические взгляды они доносили до народа через аллегорические образы.

Аллегория, существующая с древних времен, считается основой басни, одним из видов символики.

Аллегория (с греческого allos-иное, agoreo-говорю) – одна из форм иносказания, условная передача отвлеченного понятия или суждения посредством конкретного образа

В литературу аллегория вошла из фольклора – из сказок о животных: волк – аллегория жадности, лиса – хитрости, ягненок – беспомощности.

Баснописцы через аллегорические образы изобличают общечеловеческие пороки и недостатки людей. Эти басенные мотивы были аналогичны реальной жизни. На основе аллегорических образов созданы басни, притчи, моралите, апологи и некоторые виды сказок. Только, в созданном на основе аллегориях образов жанре – басне автор излагал свои учебно – воспитательные мысли, наставления, критические взгляды в переносном значении. Басня известна издавна. Недостатки социальной жизни, пороки и изъяны изобличаны через состояния или события при участии предметов, живых насекомых, природных явлений, птиц.

Аллегорические образы встречаются в произведениях разных народов.

Неуклюжесть медведя, трусость зайца, бесстрашие орла, аристократизм льва: все эти образы воплощены в твердое понятие. Но есть и такие образы, которые в художественном мышлении народа растолковываются как национально – аллегорические выражения.

Широко известны были басни Эзопа в древней Греции. В эзоповских баснях сюжеты, связанные с аллегорическими образами, широко распространены среди других народов. Баснописцы разных времён обращались к таким «бродячим сюжетам». У созданных аллегорических образов разных народов есть схожие черты: баснописец описывает свою эпоху, своё время и жизненный быт. Таким образом он поучает ученика.

В басне Эзопа «Лиса и обезьяна » во время танца обезьяна выставляет себя повелителем. Автор показал, что подвижность обезьяны соответствует танцевальным движением. Мораль этой басни – поспешишь - людей насмешишь.

В творчестве русского баснописца Крылова аллегорический образ обезьяны в силу своих бестолковых действий, несообразительности попадает в разные ситуации. В басне «Обезьяны» описываются бестолковые движения обезьян, попавших в сеть, которых надо отделить друг от друга. В басне «Мартышка и очки» в образе мартышки показан человек – невежда, который не знает цену вещам.

К несчастью, то ж бывает у людей,

Как ни полезна вещь – цены не зная ей.

Невежда про нее свой толк все к худу клонит

А ежели невежда познатней,

Так он ее ещё и гонит.

В обоих баснях – намёк на образ человека, который всё делает в спешке, не подумав.

Эта же главная тема близка теме басни узбекского баснописца Мухаммед Шариф Гульханий (XVIIIв) «Зарбулмасал». Мораль басни - «не делай того чего не можешь, иначе попадешь в беду» . Гульхани этот сюжет излагает в расширенной, стихотворной, обогащенной форме, используя художественные изобразительные и выразительные средства.

В «Калиле и Димне» излагается мысль, что столярничество - не дело обезьяны: каждый должен заниматься своим делом. Опираясь на эту мысль, Гульханий обогащает идею басни мотивом: ремесло и благодияние – главное для человека. В этой басне аллегорические образы выполняют важную функцию в раскрытий главной дидактической идеи.

Русский критик Белинский отмечал: «рассказ и цель - сущность басни; сатира и ирония – вот её главные качества » При создании аллегорических образов важную роль играет диалог: раскрывает характер героев, отображает эпоху и быт.

В басне, в которой даётся нравоучение о последствиях скупости своеобразную роль играет образ курицы, в которой раскрывается основной замысел произведения.

В басне Эзопа «Вдова и курица» рассказывается о том, как вдова, чтобы получить сразу много яиц, стала кормить курицу побольше. Но в результате курица растолстела и вообще перестала нести яйца. . Сюжет басни Крылова «Скупой и курица» по содержанию и выводам близка к басне Эзопа. В ней говорится о том, что курица каждый день несёт по одному, не простому, а золотому яйцу. Но скупого это не удовлетворяет и он зарезал курицу. В басне автор высмеивает жадность скупого, неся мотив золотого яйца, т.е. жадность на богатство.

Что взрезав Курицу, он в ней достанет клад

И так, забыв её к себе благодеянье,

Неблагодарности не побоясь греха,

Её зарезал он. И что же? В воздаянье

Он вынул из неё простые потраха. .

«Взрезание» курицы усиливает драматизм произведенияА деталь золотое яйцо напоминает одну из русских сказок «Курочка Ряба».

В басне «Алчная старуха» которая вошла в «Калила и Димна», повествуется о старухе, у которой была только одна курица. Она каждый день несла по одному яйцу, но старуха захотела получить все яйца сразу. Зарезав курицу, старуха осталось ни с чем.

Итак, басням свойственно ироническое или сатирическое иносказание. Аналогичность сюжетов и басенных аллегорических образов говорит о том, что во все времена писатели и поэты хотели видеть свою эпоху без недостатков. Баснописцы отражали социальные проблемы своего времени, скрывая свои взгляды и мысли в аллегорические образы.

Использованные источники

Бабаев Т. Основы литературоведение. – Ташкент, Узбекистан, 2002.

Данияров Х., Мирзаев С. Размышление о жанре басни // Проблемы узбекской литературы. – Ташкент, Узадабийнашр, 1959. – с. 190.

Калила и Димна. – Ташкент, Литература и исскуство, 1977.

Краткая литературная энциклопедия. - М., 1962.

Крылов И.А. Басни. Драматургия. – М., 1982.

История узбекской литературы. –Ташкент, Фан, 1978.

Гулханий. Зарбулмасал. – Ташкент, Катартал, 19

Эзоп. Басни. (Пер. Д.Куранова). – Ташкент, Чулпан, 2001.

Адеянов А.О., Кравцова О.А., Фадина Д.Ю.

Филиал Самарского государственного архитектурно-строительного университета в г. Белебее, Россия

(инженерно-экономический факультет, 2 курс)

Науч. рук.: В.В.Варламова , к. филол. н., доцент

Речемыслительную деятельность человека обусловливают взаимосвязанные функции - коммуникативная, когнитивная, номинативная, интерпретирующая. Названные функции языка характеризуются самой его природой и сущностью, то есть выступают как основные функции действующего языка, функционируют в передаче любого типа высказывания.

Коммуникативная функция исследовалась в лингвистике на протяжении всей её истории, однако в настоящее время она наполняется более глубоким содержанием в связи с обращением к изучению языка в его реальном функционировании.

На передний план выдвигается, прежде всего, познание движущих сил, причин языковых явлений, которые исходят от человека. Выделение и ограничение круга языковых явлений, связанных с изучением человеческого фактора в языке, ведёт к необходимости различать биологический, социальный и индивидуальный план существования самого человека. Выделение первого плана при рассмотрении человека обусловлено тем, что он является представителем всего людского рода, наделенным совокупностью биологических, физических, психологических характеристик. Во втором плане человек выступает как существо общественное, связанное тесными узами со своим народом, своей цивилизацией и с определёнными социальными группировками. Третий план рассмотрения человека связан с пониманием его как конкретной уникальной личности. Кроме того, говорящий человек рассматривается как управляющий речевой деятельностью, способный к передаче и восприятию определённой информации. Минимальной единицей общения является речевой акт, в котором реализуется конкретная речевая интенция, связанная с темой и коммуникативными установками собеседника.

К основным видам словесности относятся сообщения, приказы, просьбы, вопросы, сравнения и т.д. Акт речевой коммуникации как динамической системы определяет функции всех его компонентов.

Необходимо отметить, что в связи с познанием различных объектов и явлений, закрепленных в языковой номинации, а также с поражением коммуникативных актов проявляется единство номинативных и коммуникативных средств языка. « Субъектно-предикатная структура одновременно фиксирует как акт номинации, так и акт коммуникации, ибо она превращает номинацию в сообщение».

Номинативная функция осуществляет соединение коммуникативной и когнитивной функций, поскольку, с одной стороны, условия коммуникации диктуют выбор того или иного типа номинации, а с другой стороны, выбор принципа наименования осуществляется на основе познавательной работы мышления. Необходимо отметить, что существует особый тип мышления - мышление «лингвокреативное». По мнению В.А.Серебренникова, лингвокреативное мышление имеет двоякую направленность: «Оно, с одной стороны, отражает окружающую человека действительность, а с другой стороны, самым тесным образом связано с наличными ресурсами языка».

Спецификой лингвокреативного мышления обусловлена интерпретирующая функция языка, то есть способность по-разному обозначать факт внеязыковой действительности. Она тесно связана с когнитивной и коммуникативной функциями.

Интерпретирующая функция выявляется в осуществлении глобального замысла высказывания (текста), когда речевой субъект развивает основную тему. Создание говорящим грубой схемы высказывания свидетельствует о процессе когнитивной обработки информации.

Когнитивность понимается как свойство языка представлять в обобщенном виде познанные человеком явления и свойства внешнего мира. Когнитивная функция способствует созданию определенного фонда знаний. Передавая своё знание другому, индивид отделяет себя и от другого индивида и от мира, знание о котором он передаёт.

Категория количества является «универсальной, то есть логической категорией, необходимой ступенькой познания действительности , так как квантитативность есть отражение одного из наиболее общих свойств самого бытия. Не случайно мыслительная категория количества рассматривается как результат отражения количественной определенности бытия. Количество есть такая определенность вещи, благодаря которой её можно разделить на однородные части и собрать части воедино, то есть однородность, подобие, сходство частей или предметов – отличительный признак количества.

В свете когнитивности функционально семантическая категория количества должна рассматриваться как категория, которая передаёт определённое ментальное содержание, отражающее различные пласты человеческого опыта и имеющее разнообразные формальные средства выражения как на лексическом, так и на грамматическом уровне.

Категорией числа обладают существительные с предметным и личным значением. Для большинства существительных форма единственного числа является функциональной доминантой, то есть единственное число выступает как исходная форма при определении количества. Таковы существительные, называющие бытовые предметы (диван, стол), животных (белка, лисица), лиц (девушка, учитель), одежду (юбка, костюм), растения (ель, берёза) и т.д. Для отдельных групп существительных функциональной доминантой является форма множественного числа, которая характеризуется более высокой степенью частотности при обозначении количества. Это существительные, обозначающие парные предметы (туфли, носки), разновидности овощей и плодов (персики, помидоры); называющие людей по национальности, профессии, роду занятий (поляки, лётчики, генералы) и т.д.

Количественные отношения реализуются в оппозициях собирательности – всеобщности, собирательная категория рассматривается как целостная, нечленимая совокупность однородных предметов, которую, вслед за О. Есперсеном называют « единством высшего порядка » , подчеркивая, что с логической точки зрения собирательная категория совмещает в себе черты единичных и общих понятий.

В языке это находит отражение в том, что собирательная категория смыкается, с одной стороны, с грамматической категорией числа, а с другой – с лексической категорией массы, недискретной субстанции (типа «масло» , «медь») или недискретного представления о множестве реалий (студенчество, листва).

Категория всеобщности изучена в лингвистической литературе недостаточно. Значение всеобщности делится на два типа: генерализованную (обобщённую) и событийную всеобщность. Генерализованная всеобщность охватывает совокупность всех единиц класса, например: дворянство, крестьянство, связь собирательных существительных с категорией генерализованной всеобщности распространяется только на те собирательные существительные, которые обозначают совокупность людей, объединённых по какому – либо признаку: дворянство – по признаку принадлежности к определённому сословию; учительство – по принадлежности к профессии и т.д. Например: Русское дворянство отличалось благородством, умом, желанием защищать родину, талантом… (В. Закруткин). Событийная всеобщность связана с названиями предметов и совокупностью лиц, входящих в поле зрения говорящего, то есть это ситуативно – ориентированная всеобщность, обусловленная реальной действительностью: Марья Кирилловна прислушалась к шуму листвы на деревьях (А. С. Пушкин).

Категория количества взаимодействует с субъектным фактором, то есть с намерениями говорящего, обусловливающими выбор языкового средства для обозначения количества. Человеческий фактор входит во все оценочные количественные слова (большинство, меньшинство).

Необходимо отметить, что категория количества связана с выделительной функцией, позволяющей обособить, отделить единичный денотат или часть денотатов от общего, целого. Ср. : Этот станок выделился из всех с первой же секунды (А. Лиханов). Под Лидой они присоединились к группе майора из штаба армии, в которой оказалось несколько человек из тылов их разгромленного полка…(В. Быков).

Выделительная функция выражается также с помощью местоимений кто – то, кое – кто, некоторые, в которых значение количества переплетается с семантикой неопределенности. Например: «Кто – то из двоих всё равно начальник, а чаще всего – баба»,- буркнул шофёр (Е. Евтушенко), Некоторые из присутствующих попытались заговорить с ним… (А. Пинчук).

Использованные источники

Основы построения функциональной грамматики русского языка для нерусских. – Уфа: Издательство БГУ, 1991 – 182с.

Мецлер А. А. Прагматика коммуникативных единиц. – Кишинёв: Штинца, 1990. - С. 3

Серебренников Б. А. О материалистическом подходе к явлениям языка – М.: Наука, 1983. – С. 76

Философская энциклопедия. – М., 1962. – С. 552.

Панфилов В. З. Гносеологические аспекты философских проблем языкознания. – М., 1982. – С. 227.

Есперсен О. Философия грамматики. – М., 1958. – С. 98.

Али Мугерганский и эпоха: аппеляция к совести

Алиева Х.А.

Дагестанский государственный педагогический университет, г. Махачкала, Россия

(факультет дагестанской филологии, магистрант 1 года)

e-mail: Khankhanumalieva@

Науч. рук.: Ф.И. Казимагомедова , к. филол. н., доцент

Заглядывая в развитие литературного процесса ХХ столетия, можно отметить, что 20-е – 30-е годы – одна из самых страшных страниц в истории России. Эти годы обошлись стране в миллионы жертв, причем жертвами, как правило, становились талантливые люди в разных областях, руководители, ученые, поэты. «Цена» веры и борьбы за «счастливое будущее» становилась все выше. Руководство страны стремилось избавиться от всех свободно мыслящих людей.

Сегодня остро ощущается недостаток осмысления литературного процесса советского периода, неполнота его освещения. Вскрываются новые факты, имена, события, связанные с этими именами. Особенно это касается начального этапа, становление которого происходило подчас в острейшей, выходящей за рамки литературной идеологической борьбы. Долгое время по понятным причинам литературный процесс 20-х – 50-х годов прошлого столетия трактовался крайне тенденциозно и односторонне, с точки зрения так называемой партийной литературы. При этом многие явления, имена и даже целые направления подвергались разгромной критике или замалчивались.

Литература этой эпохи делилась как бы на официальную, эмигрантскую и потаенную (созданную, но не пропущенную цензурой или объявленную «врагом народа»).

Характеризуя современный литературный процесс, следует отметить, что отношение к нему далеко не ровное. Однако бесспорен тот факт, что в силу специфического литературного ХХ века, когда поле литературы совмещалось с полем власти, частью современной литературы, особенно в первое постперестроечное десятилетие, стала так называемая «возвращенная» литература (в 80-90-е годы вернулись к читателю роман Е.Замятина «Мы», повесть М.Булгакова «Собачье сердце», «Реквием» А.Ахматовой и мн. др. тексты).

Одним из «потаенных», но до сих пор не возвращенных поэтов является Али Мугерганский.

В 1930 году прошлого столетия в Южном Дагестане поднялись бунты, направленные против политики советской власти, разъединившей насильственным путем один народ на два государства… Доведенный до нищеты и бесправия край взялся за оружие.

Среди участников восстания были и простой люд, и представители руководящих органов. Восстание длилось недолго, оно было жестоко подавлено, многие были сосланы на каторгу, руководители были повешены или расстреляны. Был расстрелян без суда и следствия известный в Южном Дагестане просветитель организатор восстания Магомед шейх Штульский.

Эти события нашли отражение в творчестве выше названного Али Мугерганского, а именно в стихотворении «Восстанию 1930 года», в котором было 18 строф. Автор выступает здесь и как географ, и как анализатор событий, указывая, что восстание охватило многие лезгинские районы, а также села Табасарана. Коротко и сжато, но понятно и доступно сумел поэт объяснить читателю цели восстания. И хотя А.Мугерганский не выказывал откровенно своих антипатий или симпатий к событиям, они просматривались сквозь строки, тем более что автор к тому времени уже был известен своим откровенным творчеством, своей художественной смелостью в оценке действительности. В лезгинской литературе среди произведений, посвященных этому событию, по широте охвата и глубине изображаемого равного стихотворению А.Мугерганского нет.

Нет сомнения в том, что восстание 1930 года, жестокая расправа над повстанцами, ссылка и смерть его участников, а также другие потрясения как в жизни знакомых, друзей, односельчан, так и в личной жизни имели немаловажное значение в последующем формировании творчества поэта.

Откровенное выражение своих идеалов и чувств, смелая поддержка повстанцев в стихотворении не могло остаться без внимания соответствующих органов, что повлекло за собой определенное наказание.

(Подобные факты истории лезгинской литературы уже были известны. Вспомним хотя бы классика дагестанской литературы Етима Эмина, который в свое время также имел смелость поддержать восставших, о чем свидетельствуют стихотворения «Бунтам 1877 года», «Наибу Гасану» и др.)

Судьбу А.Мугерганского повторили и ряд поэтов и писателей 60-80-х годов ХХ века.

В их число без сомнения «можно включить и А.Саидова, З.Ризванова, Ш.Кафланова и многих других»: . Факты их биографии, по нашему мнению, это тот этап в литературном процессе ХХ столетия, который еще подлежит тщательному исследованию и изучению.

Будучи сыном муллы, Али Мугерганский рос в атмосфере глубокой духовности и веры во всевышнего. В начале прошлого века он сам был муллой в верхнем Мугергане, а в 20-е годы исполнял обязанности имама в мечети в Нижнем Мугергане. В первые годы советской власти А. Мугерганский, как и многие другие, надеялся, что при новой власти будет больше возможности для духовного просвещения. Но надежды не оправдались. Помимо того началось наступление на религию, вплоть до желания полного ее уничтожения.

В 30-е годы начинается процесс закрытия мечетей, запугивание и угрозы в адрес верующих, особенно священнослужителей. Порой их причисляли к классу кулаков со всеми вытекающими последствиями. Известных богословов отправляли в тюрьмы, ссылки.

В августе 1929 года специальным постановлением правительства производится замена аджамской письменности, в основе которой была арабская графика и на которой за многие века были созданы высокохудожественные произведения народов Дагестана, на латынь.

В это же время усиливается официальное вмешательство государства в управление религией.

В создавшихся условиях религиозные организации вынуждены были согласиться со всеми условиями новой власти. Известно, что даже назначение новых муфтиев, имамов производилось с согласия компетентных органов или с их прямого указания. Государство уже требовало от религиозных деятелей принятия ими философии и идеологии новой власти.

Во второй половине 20-го века было объявлено о полной победе социализма в СССР, утверждая, в том числе и свою победу над религией. Вместе с тем было извещено о становлении в литературе нового метода – социалистического реализма, полного социалистического романтизма и идиллии.

В июле 1925 года ЦК РКП(б) принял постановление «О политике партии в области художественной литературы», которое сыграло принципиальную роль в истории развития советской культуры – это общепринятая точка зрения историков. Вскоре после этого была создана Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), которая путем, так называемого «тактичного и бережного отношения (к писателям, не принявшим до конца социалистическую идеологию) обеспечила бы все условия для возможно более быстрого их перехода на сторону коммунистической идеологии»: .

В этих условиях художники вроде Али Мугерганского, реалистично отображающие действительность, не приукрашивая ее, указывающие как на положительное, так и отрицательное (одним словом поэты, не принявшие метод социалистического реализма,), пришлись не ко двору.

Интересен тот факт, что близкий друг Али Мугерганского С.Стальский, умирая, не смог в своем завещании указать открыто, чтобы его похоронили, повернув лицом к Югу, то есть лицом в сторону Каабы, согласно мусульманской религии. Он заменил название этого места Шалбуздагом, расположенным также на юге и почитаемым мусульманами как священное.

А. Мугерганский был очевидцем того, как рушились старые устои отцов и дедов. Их лишали многовековых духовных ценностей, а новые не создавались, да и те, что создавались, не удовлетворяли все население (об этом факте поэт изложил свои размышления в стихотворении «Мечеть»).

Для поэта наступают тяжелые мрачные времена. В стихотворении «Другу Сулейману» он говорит, что невозможно стало отличить друга от врага. Поэт в стихотворении выражает обеспокоенность тем, что его письмо, возможно, навредит С.Стальскому и поэтому предлагает ему быть осторожным.

Развитие литературы тормозилось гнетущей атмосферой тоталитарного государства, особенно сгустившейся в конце 30-х годов. Репрессии сверху дополнялись массовым доносительством снизу, чего не миновал и А.Мугерганский. В начале 30-х годов по ложному доносу председателя сельсовета, которому А.Мугерганский отказал в обряде венчания, так как он еще не развелся с первой женой, поэта арестовали до выяснения обстоятельств. С этого периода и начались злоключения новоиспеченного «врага народа».

После второго ареста 1937 года, когда он провел в нечеловеческих условиях шесть месяцев в крепости «Анжи», где условия проживания «врагов народа», чаще мнимых, были хуже, чем у рецидивистов, тяжелобольного поэта вернули домой, где он прожил всего лишь несколько дней.

При жизни Али Мугерганский был известен как поэт, просветитель. Переписывался с известными людьми. Излюбленной формой были письма в стихах. Особенно много подобных писем, написанных С.Стальскому и полученных от него. Однако ни в одном сборнике стихотворений Сулеймана Стальского нет ни одной строчки, где упоминается имя Али Мугерганского, хотя стихов-посланий у Гомера ХХ века, полученный от него, немало. Согласитесь, это выглядит неестественно.

Основной причиной этому, нам кажется, тот факт, что А.Мугерганский был арестован и объявлен врагом народа. Составители поэтических сборников С.Стальского вынесли за пределы его творений даже имена мнимых «врагов народа», стараясь не навредить автору. А в последующих изданиях о них и совсем забыли. Так из разряда «потаенных» поэт А.Мугерганский перешел в разряд «забытых».

В новом литературном контексте XIX в. Крылов недаром сосредоточился на басне. В басенной традиции наличие «претекста и его обыгрывание является, фактически, законом жанра. Крылов остался верен творческому принципу XVIII в., освоенному им в драматургии. Однако обработка готовых текстов при создании собственных произведений не была лишь индивидуальной особенностью Крылова.

Б «Романе в письмах» Пушкин обдумывает, по существу, тот же способ создания нового текста, которым всю жизнь пользовался Крылов. Пушкин приписывает своему герою следующее рассуждение: «Как странно читать в 1829 г. роман, написанный в 775-м. Происшествие хорошо запутано - но Белькург говорит косо, но Шарлотта отвечает криво. Умный человек мог бы взять готовый план, готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки - и вышел бы прекрасный оригинальный роман». Именно так Пушкин строит в следующем 1830 г. свои «Повести Белкина». В постромантическую эпоху художественный код прошлого и, казалось бы, устаревшего века оказывается способным порождать новые смыслы.

Пушкин всегда испытывал к Крылову особый интерес, и в 1830-е гг. ему были важны не только крыловские воспоминания о пугачевском бунте или другие свидетельства очевидца ушедшей эпохи. Крылов не был музейной реликвией. В нем традиции XVIII в. продолжали жить, органично развиваясь и видоизменяясь вместе с самой жизнью, раскрывая перед новой литературной эпохой свои внутренние возможности. Крылов был звеном, связующим XVIII век с Х1Х-ым. Недаром Крылов и Пушкин так хорошо понимали друг друга. Главной особенностью в крыловских методах качественного преобразования и использования народных элементов- в резком изменении их семантических и стилистических функций.

Вместе с тем для стиля Крылова характерен новый метод взаимопроникновения стиля авторского повествования и стиля «внутренней речи» персонажей, во многом определивший развитие реалистических стилей русской художественной литературы XIX в. Зачатки форм «несобственно-прямой» или «пережитой» речи можно найти и в русской литературе предшествующей эпохи. Но как глубокий художественно осознанный прием этот метод построения авторского стиля стал культивироваться лишь с начала XIX в., получив своеобразное и тонкое развитие в творчестве Крылова, Жуковского, Пушкина и Гоголя.

Вот относящиеся сюда строки из басни Крылова «Два голубя»: Растрогала речь эта Голубка:

Жаль братца, да лететь охота велика:

Она и рассуждать, и чувствовать мешает […]

Вот странник наш летит; вдруг встречу дождь и гром;

Под ним, как океан, синеет степь кругом.

Где деться? К счастью, дуб сухой в глаза попался,

Кой-как угнездился, прижался К нему наш Голубок […]

Трепещется он, рвется, бьется;

По счастью, сеть стара: кой-как ее прорвал,

Лишь ножку вывихнул да крылышко помял!

Но не до них: он прочь без памяти несется.

Вот, пуще той беды, беда над головой!

Отколь ни взялся ястреб злой;

Не взвидел света Голубь мой!

От ястреба из сил последних машет.

Ах! силы вкоротке! совсем истощены!

Уж когти хищные над ним распущены;

Уж холодом в него с широких крыльев пашет.

Этот прием, содействующий яркой живописности и драматичности изображения, расширяющий струю живой разговорной речи в составе повествовательного стиля, смыкается в творчестве Крылова с приемом внутренней диалогизации авторского сказа, унаследованным от карамзинской школы, но получившим у Крылова яркую реалистическую выразительность.

Например, в басне «Два голубя»:

Не видели они, как время пролетело;

Бывало грустно им, а скучно не бывало.

Ну, кажется, куда б хотеть Или от милой, иль от друга?

Нет, вздумал странствовать один из них - лететь…

Именно в связи с этим новым крыловским принципом художественно-реалистического отражения жизни, требующим широкого использования самых разнообразных элементов живой народной речи, налагающим на писателя обязанность вовлекать в стиль поэтического изображения всю бытовую терминологию, все детали обозначений, характеристичные для обиходного, жизненного языка, находится та самая мнимая растянутость крыловского изложения, которая Жуковскому казалась недостатком слога Крылова.

Новые методы повествования и изображения, опирающиеся на семантику реально-бытового языка с его разными стилями, то приближающимися к книжной речи, то уходящими в глубь устной народной речи, были связаны с приемом драматического воспроизведения действия, факта, предмета в их жизненной динамике, в их связях с другими явлениями и вещами. Поэтому широко известные и употребительные выражения разных стилей и жанров книжного и разговорного языка, независимо от их принадлежности к системе среднего слога, вовлекаются Крыловым в стиль басни, в язык художественной литературы и располагаются в пределах одного и того же произведения в таких комбинациях и сочетаниях, которые были не свойственны стилям классицизма. В той же басне Крылова «Лев и Комар» рядом с живописными и экспрессивными выражениями обиходного языка, как бы непосредственно отражающими жизненные факты и явления в их единичной конкретности, встречаются и отвлеченно-книжные и традиционно-литературные фразы и обозначения. Например:

Сухое к комару явил презренье Лев […]

И вызывает Льва на смертоносну брань.

Из Ахиллеса вдруг становится Омиром.

Эти новые формы выражения, разрабатываемые Крыловым и отчасти уже подготовленные Новиковым, Радищевым и Державиным, знаменовали не только полное распадение системы трех стилей XVIII в., но и отход от признания среднего стиля центральным ядром новой системы русского литературного языка. Контуры и отличительные черты новой системы русского литературного языка еще ярче и шире выступили в творчестве Грибоедова, Пушкина, Гоголя, Белинского и Лермонтова, в языке передовых деятелей художественной литературы и журнальной прозы 20-30-х годов XIX в.

В сложном и многостороннем процессе образования новой системы русского литературного языка различается несколько стадий. Важнейшая из них, приведшая к раскрытию общенациональной нормы русского литературного языка и ее народных основ, теснее всего связана с именами Крылова, Грибоедова и Пушкина.

Как и всегда, в стихийно протекающей перегруппировке языковых явлений, обусловленной разнообразными культурно-историческими и общественно-политическими причинами, сначала выдвигаются отдельные, передовые планы новых стилистических образований, несущие в себе зерно и предвестие будущего строя. В начале XIX в. всходы новых народных стилей русской художественной речи заметнее всего показались в языке басен Крылова. Здесь - сначала в узком жанровом кругу - наметились своеобразные принципы и возможности интенсивного - на народной закваске - смешения и объединения всех тех разнообразных стилей русской литературы, которые после ломоносовской теории и практики распределялись по трем разным литературно-языковым категориям - высокого, посредственного и простого стиля. Здесь устная народная русская речь с пестрой гаммой ее сословных и профессиональных тональностей и язык фольклора с его богатой художественной традицией и испытанной веками мудростью широким потоком прорвались в стили русской книжной литературы и, образовав с ними новые сплавы, новые амальгамы, показали свою чудодейственную силу в образцах нового русского литературного языка.

Басни Крылова уже современниками были восприняты как «неподдельно русские и смыслом и выражением», как «в высшей степени русские». В них всем почувствовался «дух русского народа, сгиб его ума, склад его речи». «Даже и в переводах, и подражаниях Крылов умел остаться русским».

По словам В.Г. Белинского, Крылов своими баснями «вполне выразил целую сторону русского национального духа… И все это выражено в таких оригинально-русских, не передаваемых ни на какой язык в мире образах и оборотах; все это представляет собою такое неисчерпаемое богатство идиомов, русизмов, составляющих народную физиономию языка, его оригинальные средства и самобытное, самородное богатство, - что сам Пушкин не полон без Крылова в этом отношении».

Были особые причины, приведшие к тому, что именно в баснях Крылова острее, ярче и полнее всего выступили черты нового национально - русского словесно-художественного стиля.

Стиль русской басни развивался в тесной связи с историей русской пословицы и поговорки. Басня изначально относилась к сфере простого народного слога. «Пиитика басен» больше всего допускала вольностей, чему способствовал и утвердившийся в ней вольный стих, близкий к разговорной речи 3*. Вместе с тем «басня требует поэзии ума».

Русская басня стала живым откликом бытовой повседневности с ее грубоватым языком, с ее разнообразными голосами. Она требовала естественности мыслей и изображения. Стремясь быть выражением народного духа и сближаясь с фольклором, она в то же время располагала всем арсеналом выразительных средств поэтического стихотворного языка. В ее пределах могло острее всего осуществляться слияние устной народной речи и народной поэзии с достижениями литературно-языковой культуры.

Жанр басни был освящен авторитетами Эзопа, Федра, Лафонтена. Мотивы многих русских басен, их фабулы повторяются из века в век, передаются от одного писателя к другому. Но формы изложения одной и той же темы изменчивы и разнородны. «Главное в басне рассказ…» Он «должен быть создан поэтом; он составляет его характер, силу и славу. Рассказ в басне, как слог в прозе».

Басня стала творческой лабораторией, в которой оттачивалось своеобразие индивидуального стиля и испытывались свойства русского языка. Для басни язык и слог - «дело великое, если не главное». Вот почему именно в истории басенного языка нагляднее и ярче всего обозначилось многообразие методов смешения и слияния литературных стилей с поэзией живой народной речи. В истории басни, как в миниатюре, отражается история простого и среднего стилей русского литературного языка XVIII и начала XIX в. и их роль в создании новой системы общерусского национального языка.

Стиль басни Крылова - вершина русских национальных достижений на этом пути.

О языке басен Крылова прекрасно сказал еще лет 75 тому назад акад. А.В. Никитенко:

«Удивительная способность собирать себя, сосредотачиваться в одной мысли или измерении, при необыкновенной раздельности и ясности понятий, давала автору возможность группировать и выдержать все частности в самых сжатых и немногих чертах, а тонкое знание языка во всех его видоизменениях и формациях, от высшей до самой низшей, наделяло его способами придавать этим чертам такую точность и пластическую видимость, как будто они были вырезаны из меди. Часто одного краткого оборота речи было для него достаточно, чтобы нарисовать картину, одного слова, или, так сказать, удара его кисти, чтобы картине этой придать известный оттенок, колорит. А как он думал и выражался по думам и сердцу своего народа, то неудивительно, что многие из оборотов его речи превратились скоро в народные пословицы и поговорки».

По глубине и разнообразию отражений живой разговорной речи, по широте охвата социальных разновидностей устного народного языка из всех жанров русской литературы XVIII и начала XIX в. с басней могли соперничать лишь комедия и сатира. Но у басни в этом отношении было явное преимущество и перед сатирой, и перед комедией. В басне непосредственно и открыто звучал голос то повествующего, то поучающего, то обличающего и негодующего, то воспроизводящего чужую речь автора - среди голосов разных басенных персонажей. Басня - жанр подвижный и синкретический. Она сочетала в себе элементы и повести, и сказки, и очерка, и драматической сценки, и общественной сатиры, и личной эпиграммы. Особенно широко раздвинулись жанровые пределы басни в творчестве И.А. Крылова.

A.А. Бестужев в статье «Взгляд на старую и новую словесность России» высказался о Крылове так: «Его каждая басня - сатира, тем сильнейшая, что она коротка и рассказана с видом простодушия. Читая стихи его, не замечаешь даже, что они стопованы - и это-то есть верх искусства. Жаль, что Крылов подарил театр только двумя комедиями».

Басенный язык Крылова наделен огромной обобщающей силой. В нем обнаружилась широта смыслового объема народных выражений и их острая, цепкая образность.

Это удивительное слияние индивидуального стиля Крылова с общерусским стилем национального выражения объясняется тем, что образ рассказчика басни у Крылова погружен в сферу народного русского мышления, национального русского психологического уклада, народных экспрессивных оценок.

В басне Крылова экспрессия рассказа непрерывно меняется. Она вытекает из ситуации, она подсказывается предметами и типичными оценками их в разговорном, обиходном языке. Кажется, что рассказчик лишь искусно комбинирует экспрессивные краски народной речи, непрестанно меняя точку зрения, принимая разные позы, чаще всего иронические, Например, в басне «Белка»:

Вот Белка наконец уж стала и стара,

И Льву наскучила: в отставку ей пора.

Отставку Белке дали,

И точно, целый воз орехов ей прислали.

Орехи славные, каких не видел свет;

Все на отбор: орех к ореху - чудо!

Одно лишь только худо -

Давно зубов у Белки нет.

Живая заинтересованность рассказчика изображаемыми событиями и лицами сказывается в то и дело вставляемых аффективных суждениях по поводу излагаемых происшествий. Эти суждения - ценности, воплощенные в ходячие народные высказывания и фамильярные поговорки, соответствуют и точке зрения действующих лиц. Они естественны и народны. Например, в басне «Медведь в сетях»:

Медведь

Попался в сеть.

Над смертью издали шути как хочешь смело:

Но смерть вблизи - совсем другое дело.

Не хочется Медведю умереть.

Когда рассказчик становится на точку зрения самих действующих лиц, тогда сочувственная им экспрессия облекает формы выражения, как бы определяя их выбор и подбор. События и предметы в этом случае называются и изображаются с точки зрения самих действующих лиц. Их оценки, их суждения, определения отражаются и в выборе выражений, и в их связи, в самом порядке слов, в направлении стилистических инверсий. Например в басне «Голик»:

Запачканный Голик попал в большую честь…

Уж он полов не будет в кухнях месть;

Ему поручены господские кафтаны.

Но это величание голика, сказывающееся в выдвижении местоимения он - ему на первое место, в усилительной частице уж, в контрастной симметрии словорасположения двух последних стихов, иронически освещается запрятанным в скобки пояснением рассказчика:

(Как видно, слуги были пьяны).

Рассказчик вдруг, с внезапной сменой экспрессии, иронически разоблачает истину. Тон его речи ломается.

Этот экспрессивный контраст между главной цепью повествовательного стиля и авторскими заметками, иногда поставленными в скобки, эта разоблачающая функция скобок является одним из любимых стилистических приемов Крылова. В басне «Рыбья пляска»:

«Великий государь! Здесь не житье им - рай.

Богам о том мы только и молились,

Чтоб дни твои бесценные продлились».

(А рыбы между тем на сковородке бились.)

Сказовая экспрессия в басенном стиле Крылова иронически противоречива. Особенно контрастно-лукавы помещенные в скобках примечания автора. В басне «Осел»:

Надулся мой Осел: стал важничать, гордиться (Про ордена, конечно, он слыхал)

И думает, теперь большой он барин стал.

Но вышел новый чин Ослу, бедняжке, боком (То может не одним Ослам служить уроком).

Переливы и контрасты экспрессии в языке басен Крылова обостряются разными видами смешения повествовательного стиля с чужой речью, с речью персонажей.

В басенный рассказ незаметно вмешиваются формы «несобственнопрямой» или «пережитой» речи, свойственной выведенным героям. Чужая речь усиливает демократическую непритязательность, «простонародность» басенного языка, его разговорный синтаксический строй. Например, в басне «Три Мужика»:

Три Мужика зашли в деревню ночевать.

Здесь, в Питере, они извозом промышляли;

Поработали, погуляли и путь теперь домой на родину держали.

А так как Мужичок не любит тощий спать,

То ужинать себе спросили гости наши.

В деревне что за разносол:

Поставили пустых им чашку щей на стол,

Да хлеба подали, да, что осталось, каши.

Не то бы в Питере, - да не о том уж речь:

Все лучше, чем голодным лечь.

Подвижность, изменчивость экспрессии и вместе с тем ее своеобразная отрешенность от личных пристрастий придают басенному стилю Крылова характер реалистической объективности. Повествование непосредственно соотносится с соответствующими жизненными эпизодами, которые как бы воспроизводятся в самом их течении и развитии. Автор нередко представляется очевидцем или участником событий, которые быстро развертываются перед ним. Его точка зрения то сливается с восприятием действующих лиц, то отделяется от него.

Любопытно, что недоумения воображаемого читателя в басне Крылова бывают адресованы не к автору, а к героям басни. Например, в басне «Крестьянин и Собака»:

У мужика, большого эконома,

Хозяина зажиточного дома,

Собака нанялась и двор стеречь И хлебы печь И сверх того, полоть и поливать рассаду -

Какой же выдумал он вздор,

Читатель говорит - тут нет ни складу,

Пускай бы стерегли уж двор;

Да видано ль, чтоб где собаки хлеб пекли. Или рассаду поливали?

Читатель! Я бы был не прав кругом,

Когда сказал бы «да» - да дело здесь не в том,

А в том, что наш Барбос за все за это взялся И вымолвил себе он плату за троих.

В языке басен Крылова выкристаллизовывался общий тип разговорного русского языка, богатого экспрессивными красками, насыщенного народными образами и пословицами, пропитанного поэзией устной народной речи, следовательно, более демократического и более выразительного, чем салонный стиль «среднего сословия», который культивировался русскими европейцами из школы Карамзина.

Язык басен Крылова оказал громадное формирующее влияние на новую стилистическую систему русского литературного языка не только потому, что в нем с необыкновенной глубиной и ясностью воплотились основные тенденции развития русского литературного языка в XIX в., но и потому, что в нем с покоряющей силой и удивительной художественной полнотой раскрылось гениальное словесное мастерство самого Крылова, как великого народного поэта.

Акад. И.И. Срезневский так писал о выразительности языка Крылова: «Можно, так сказать, химически отделить, чем именно действовал и действует Крылов на своих читателей, давая свободу выразительности языка. Можно отделить в его языке слова, как верные изображения его понятий и образов: и прекрасен и разнообразен и богат его подбор слов, так богат, что из одних басен Крылова можно выбрать довольно большой словарь русского языка, неполный более всего в предметном отношении, так как Крылову не случалось говорить о многих предметах. Можно отделить в его языке множество оборотов, особенных способов сочетания слов и при этом разных видоизменений слов: в этом отношении язык Крылова если не богаче, то и не беднее, чем словами. Можно отделить в нем огромное число выражений, тех связей слов, которые для ума неразделимы так же, как и слоги одного слова: многие из них - старое достояние народа, вытравленное из некоторых его слоев чужеязычием и чужеобычаем; многие возникли из души Крылова, и дороги своею выразительностью не меньше тех. Можно отделить в языке Крылова множество пословиц и поговорок, и взятых им у народа и данных им народу, ничем одна от других не отличных, если не знать, что та или другая из них была в ходу и до Крылова, а та или другая пошли в ход только после Крылова. За всем этим легко отделяемым остается то, что не выделяется никаким химическим разложением: связность частей в одно целое, жизненная сила живого, без чего не был бы Крылов Крыловым, без чего не заменят его басен никакие сборники слов, оборотов и выражений, поговорок и пословиц, вошедших в его басни, какие обольстительные формы ни придать им. Тем-то и велик Крылов в выразительности языка, что для него богатства русской речи не были чужим добром, так или иначе подобранным, а достоянием его души».

Крылов не только активно владел всеми средствами художественного выражения, которыми располагала русская речевая культура в начале XIX в., но и значительно обогатил сокровищницу русской литературной стилистики. Использование народной речи в стиле Крылова оказалось глубоким и действенным потому, что в оценке ее поэтических возможностей и в ее художественном употреблении Крылов опирался и на свое гениальное чутье русского языка, и на весь опыт предшествующей русской литературы.

За многими стихами басен Крылова стоит на заднем плане длинная вереница отрицаемых ими стихов предшествующей традиции. На фоне старых стилистических построений особенно внушительно и остро выделялись художественная новизна и индивидуальное своеобразие образов и конструкций Крылова. Иллюстрацией могут служить строки из басни «Осел и Соловей», посвященные описанию искусства соловья:

Тут Соловей являть свое искусство стал:

Защелкал, засвистал На тысячу ладов, тянул, переливался;

То нежно он ослабевал И томной вдалеке свирелью отдавался,

То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.

В этих строках Крылов предлагает новое, оригинальное стилистическое разрешение художественной задачи, которая вызывала особенный интерес у поэтов XVIII и начала XIX в., - дать образное описание музыки соловьиного голоса. Можно доказать, что в стиле Крылова здесь с необыкновенной остротой и самостоятельностью объединены и преобразованы те контрастные и во всяком случае далекие, различные формы выражения, которые - по отношению к этой теме - установились, с одной стороны, в стиле Державина, а с другой - в стиле Карамзина и его школы 23*.

Уже М.В. Ломоносов в своей «Риторике» (§ 58) помещает описание пения соловья, отчасти навеянное Плинием-младшим 24*:

«Коль великого удивления сие достойно! в толь маленьком горлышке нежной птички только напряжение и сила голоса. Ибо когда, вызван теплотой вешнего дня, взлетает на ветвь высокого древа, внезапно то голос без отдыху напрягает, то различно перебирает, то ударяет с отрывом, то крутит к верху и к низу, то вдруг приятную песнь произносит и между сильным возвышением урчит нежно, свистит, щелкает, поводит, хрипит, дробит, стонет утомленно, стремительно, густо, тонко, резко, тупо, гладко, кудряво, жалко, поровну» 4.

Этот стиль Ломоносовского описания, сам находящийся в зависимости от стиля Плиния, определяет образы и грамматические формы изображения соловьиного пения в русском лирическом стиле XVIII в.

Описание пения соловья было одной из излюбленных тем стихотворного языка, и редкий из поэтов XVIII и начала XIX в. не брался за разрешение этой стилистической задачи. Так, Мих. Попов в своих «Досугах» включает в притчу «Соловей» такие стихи, изображающие пение соловья:

Урчал, дробил, визжал, кудряво, густо, тонко,

Поровну, косно вдруг, вдруг томно, нежно, звонко,

Стенал, хрипел, щелкал, скрипел, тянул, вилял,

И разностью такой людей и птиц пленял.

Легко заметить в стиле этого описания ту же тенденцию, что и у Ломоносова, обозначить «тысячу ладов» соловьиного пения профессионально глагольными обозначениями или скоплением эмоциональных наречий. При этом, кроме визжал, скрипел, тянул, вилял, все остальные глаголы взяты из описания Ломоносова, так же как и все наречия, кроме косно, томно, тяжко, звонко.

Таким образом, Державин заимствует из Ломоносовского описания лишь четыре глагола:

Ты щелкаешь, крутишь, поводишь […] и стонешь […]

К стилю Ломоносова восходит и эпитет «отрывный» и «стремительность, приятность». Но Державину принадлежит лирическое, образное представление действия соловьиного пения на человека и природу. И вообще все описание пения соловья у Державина получает более отвлеченный характер (ср. «громкость, живость, ясность», «стремительность, приятность, краткость»).

Державин еще дважды в своей лирике изображает пение соловья. В анакреонтической песне «Соловей во сне» Державин обходится без слов со звуком р, стремясь показать «изобилие, гибкость, легкость русского языка и его способность к выражению самых нежнейших чувствований».

Здесь глас соловья воспевается так:

То звучал, то отдавался,

То стенал, то усмехался,

В слухе издалече он, -

И в объятиях Калисты Песни, вздохи, клики, свисты Услаждали сладкий сон.

В пьесе «Обитель Добродетели» при описании пения соловья Державин пользуется некоторыми из тех же образов и выражений, которые находятся в его стихотворении «Соловей»:

… Отрывисто звучит,

За громом гром катит,

И всю себя внимать природу заставляет;

Потом же, утомясь,

Свой тише, тише глас Как бы степенно ниспускает И, сладостно стеня, в восторге умолкает

Я.К. Грот сопоставлял с державинским стихом:

И всю себя внимать природу заставляет -

стихи крыловской басни:

Внимало все тогда Любимцу и певцу Авроры.

У одного из поэтов-Радищева, И.И. Чернявского, в стихотворении «Ошибка» также описывается пение соловья. В стиле описания смешиваются выражения Ломоносова с фразеологией сентиментально-лирического стиля:

Певец природы сладкогласный,

Замолк, затих, вздохнет, заноет,

Сокрывшись в густоте ветвей,

Задребезжит, засвищет вновь;

Гимн стройный, звучный и согласный

Урчит, свистит, гремит, щелкает,

Воспел дитяти соловей.

Крутит, дробит, перебирает -

Томится, воздыхает, стонет,

В лесах, во мраке ночи праздной Весны певец разнообразный Урчит, и свищет, и гремит…

Явно отталкиваясь от того стилистического разрешения темы соловья, которое предложено Ломоносовым, борясь с формами ломоносовского языка, Карамзин устраняет из описания соловьиного пения все профессионально-бытовые обозначения его колен и ладов. В 1793 г. Карамзин четырехстопным хореем пишет стихотворение «К соловью». Здесь изображается в элегическом стиле, как «чувства ноют и томятся от гармонии» соловьиного пения. К соловью прилагаются эмоциональные эпитеты. Изображение самого пения отсутствует вовсе.

Пой во мраке тихой рощи,

Нежный, кроткий соловей!

Пой при свете лунной нощи!

Глас твой мил душе моей 5 ().

Это стихотворение Карамзина оказало громадное влияние на стиль сентиментально-элегической лирики, связанной с темой соловья. Развитие того же стиля, но с вводом контрастной темы наблюдается, например, в стихотворении А. В…а (А. Войкова) «К моему соловью»

Не терзай ты сердца боле Томной песнью, соловей!

Грустно жить тебе в неволе,

Грустно жить мне без друзей…

В горькой и злощастной доле Ты не мил душе моей.

Трудно сомневаться в том, что вариацией того же стиля, тех же метра и ритма, но с уклоном в российские мотивы, является и стихотворение И.А. Крылова «К соловью»:

От чего сей свист унылый,

Житель рощей, друг полей?

Не из города ль, мой милый,

Прилетел ты, соловей?

Проф. Г.А. Гуковский указал на то, что в «Иппокрене» находится стихотворение «К соловью», близкое к крыловскому.

Но у Карамзина есть и другое стихотворение «Соловей» (1796). Это стихотворение написано четырехстопным ямбом. Оно явно противопоставлено державинскому «Соловью». В нем описывается и пенье соловья - без употребления хотя бы одного профессионального, бытового термина:

Какое чудное искусство!

Как волны мчатся за волной,

Сперва как дальняя свирель

Легко, свободно, без преграды,

Петь тихо, нежно начинаешь,

Так быстрые твои рулады

И все к вниманию склоняешь;

Сливаются одна с другой;

Сперва приятный свист и трель

Гремишь… и вдруг ослабеваешь;

Журчишь как томный ручеёк;

И чувство чувством оживляя,

С любезной кротостью вздыхаешь

Стремишь ты песнь свою рекой:

Как нежный майский ветерок.

Крылов включает в свой стиль и карамзинское слово искусство, и сравнение с дальней свирелью. С карамзинским же стилем перекликаются стихи:

То нежно он ослабевал

И томной вдалеке свирелью отдавался.

Но Крылов сохраняет и восходящие к Ломоносову, принятые Державиным глаголы защелкал, засвистал. Он применяет употребленный М. Поповым глагол «тянул», вводит глагол «переливался» (ср. у Державина «перекаты»; у Державина и Карамзина также - «журчишь»). Кроме того, встречающийся у Ломоносова, Попова, Чернявского и других глагол «дробить» для обозначения одного из ладов соловьиного пения у Крылова заменен поэтическим образом:

То мелкой дробью вдруг по рощам рассыпался.

Понятно, что карамзинские рулады Крыловым исключены, а вместо этого явилось народное выражение «на тысячу ладов».

Вольный ямб Крылова служил гибким орудием распределения выразительной силы. Сокращение и удлинение разностопного ямбического стиха соответствовало разнообразию экспрессивного течения речи. В.А. Жуковский находил, что в басне «Пустынник и Медведь» стихи

мухе «летают вместе с мухою»:

У друга на нос муха села -

Он друга обмахнул -

Взглянул -

А муха на щеке - согнал - а муха снова

У друга на носу.

Здесь созвучия и сжатость синтагм, мгновенно сменяющих одна другую и двигающихся интонационно связанными парами, передают кружение и перелеты мухи.

Непосредственно за этими стихами «следуют другие, изображающие противное, медлительность медведя. Здесь все слова длинные, стихи тянутся:

Вот Мишенька, не говоря ни слова,

Увесистый булыжник в лапы сгреб,

Присел на корточки, не переводит духу,

Сам думает: молчи ж, уж я тебя, воструху!

И, у друга на лбу подкарауля муху,

Что силы есть, хвать друга камнем в лоб.

Все эти слова: Мишенька, увесистый, булыжник, корточки, переводит, думает, у друга, подкараулил прекрасно изображают медлительность и осторожность: за пятью длинными, тяжелыми стихами следует быстро полустишие:

Хвать друга в лоб.

Эта молния, это удар. Вот истинная живопись и какая противоположность последней картины с первою».

Гоголь указывал на то же свойство крыловского языка, на его экспрессивную изобразительность:

«Стиха его также не схватишь… Звучит он там, где предмет у него звучит; движется, где предмет движется; крепчает, где крепнет мысль, и становится вдруг легким, где уступает легковесной болтовне дурака. Его речь покорна и послушна мысли и летает как муха, то являясь вдруг в длинном, шестипалом стихе, то в быстром одностопном, рассчитанным числом слогов выдает она ощутительно самую невыразимую ее духовность. Стоит вспомнить величественное заключение басни «Две Бочки»:

Великий человек лишь виден на делах,

И думает свою он крепко думу Без шуму.

Тут от самого размещения слов как бы слышится величина ушедшего в себя человека».

По словам П.А. Плетнева, Крылов для изображения предмета и воплощения идей «выбирает с удивительною разборчивостью и меткостью только им и свойственные выражения, обороты речи, расстановку слов, даже звуки их».

Крылов с необыкновенной наглядностью в стиле своих басен показал все разнообразие и богатство изобразительных и выразительных средств живого русского языка.

Очень тонки и художественны в стиле Крылова приемы экспрессивно звукового выражения явлений природы и языка животных. В басне «Листы и корни» шепот и лепет листьев или, вернее, листов передан искусным подбором слов с шумными - зубными, свистящими фонемами:

«Вы кто такие там,

Листы по дереву шумя залепетали.

В басне «Муха и Дорожные» воспроизведен в синтаксисе и в эвфонии речи не только ритм суетливого метания мухи, но и ее жужжание.

В басне «Свинья» с неподражаемым комизмом хрюкающая речь свиньи символизируется рифмами - созвучиями на р:

Хавронья хрюкает: Ну, право порют вздор,

Я не приметила богатства никакого:

Все только лишь навоз да сор,

А, кажется, уж не жалея рыла,

Я там изрыла Весь задний двор.

В басне «Мор зверей» мычанье смиренного вола состоит из синтагм, инструментированных на ы и на у - с предшествующими зубными или губно-носовыми фонемами:

Грешишь. Тому лет пять, когда зимой кормы. Нам были худы.

На грех меня лукавый натолкнул;

Ни от кого себе найти не могши ссуды,

Из стога у попа я клок сенца стянул.

М. Лобанов заметил по поводу этих стихов: «В речи вола мы слышим мычание, и столь естественное, что слов его нельзя заменить другими звуками». Экспрессивная выразительность и изобразительность басенного стиля Крылова основана не только на разнообразии ритма, не только на звуковых метафорах и звукоподражаниях, но и на своеобразных формах синтаксической симметрии. Крылов широко использует прием повторов одного и того же слова в соотносительных и ритмически однородных соседних синтагмах или для воспроизведения темпа, ритма, нарастания действия, или для экспрессивного освещения действующего лица и его меняющегося отношения к действию, или для иронической демонстрации чередования разных действий при одном и том же субъекте или объекте, или для контрастного сопоставления действий. В этих случаях образ становится динамическим, и его воспроизведение достигает силы почти непосредственного восприятия, почти вещной осязаемости. В сопоставленных синтагмах грамматический строй их то бывает однотипным, то симметрически видоизмененным.

Лисица видит сыр, - Лисицу сыр пленил…

(«Ворона и Лисица*)

Лев голову крутит, Лев гривою трясет:

Но наш герой свое несет:

То в нос забьется Льву, то в ухо Льва укусит.

Вздурился Лев…

(«Лев и комар»)

Коня толкает взад, Коня кидает вбок;

Пустился Конь со всех четырех ног На славу.

И, наконец, Бедняк мой поседел,

Бедняк мой похудел;

Как золото его, Бедняк мой пожелтел.

(«Бедный богач*)

Лисица стала и сытей,

Лисица стала и жирней,

Но все не сделалась честней.

(«Крестьянин и Лисица»)

На дерево всползя, Змея на нем засела,

Прекрасным соловьем Змея моя запела.

Кукушку Соловьем честить я мог заставить,

Но сделать Соловьем Кукушку я не мог.

(«Кукушка и Орел»)

За что же, не боясь греха,

Кукушка хвалит Петуха?

За то, что хвалит он Кукушку.

(«Кукушка и Петух»)

При таком богатстве фонетических и интонационно-ритмических приемов художественного выражения экспрессивные созвучия слов в стихе Крылова не могут восприниматься как поэтическая случайность. Каламбурным сближением омонимических выражений достигаются острые смысловые эффекты. Тут бывает действенна и значительна как неожиданность семантического сопоставления, так и новизна морфологического осознания элементов. В некоторых случаях созвучия усиливают воспроизводящую, изобразительную функцию словесного образа:

«Помилуй!» говорит: «по твоему веленью Я соловьем в лесу здесь названа;

А моему смеяться смеют пенью».

(«Кукушка и Орел»)

Борей ревет и рвет в лоскутья Паруса.

(«Пушки и Паруса»)

И плотно так он треснулся на царство,

Что ходенем пошло трясинно государство.

(«Лягушки, просящие Царя»)

Но к ночи в чащу так забрел мой сумасброд,

Что двинуться не мог ни взад он, ни вперед.

(«Филин и Осел»)

Сюда же примыкают и каламбурные сочетания слов одного корня, по своим значениям уже несколько разошедшихся:

Я все читал,

И вычитал,

Чем лучше: заступом их взрыть, сохой иль плугом.

(«Огородник и Философ»)

Свинья на барский двор когда-то затесалась;

Вокруг конюшен там и кухонь наслонялась;

В сору, в навозе извалялась;

В помоях по уши досыта накупалась:

И из гостей домой Пришла свинья свиньей.

(«Свинья)

Но кроме этих разнообразных и стилистически изощренных средств поэтической выразительности и изобретательности в языке Крылова оригинальны и самые внутренние семантические формы художественной метаморфизации.

Еще Пушкин отметил как характерную черту стиля Крылова смелость выражений. В набросках статьи «Есть различная смелость» Пушкин приводил смелые выражения из сочинений Державина, Жуковского, Кальдерона и Мильтона. И рядом с ними из басни Крылова «Муравей»: «Крылов говорит о храбром муравье, что:

Он даже хаживал один на паука».

Язык Крылова очень богат такими смелыми выражениями. Структура образа у Крылова всегда покоится на остроумном, новом, неожиданном, но глубоко оправданном сближении внешне несхожих значений и понятий. Вместе с тем эта смелость выражений вытекает из глубокого проникновения баснописца в образную стихию народного языка. Смелые выражения Крылова чужды изысканности. Они кажутся естественным, хотя и непредвиденным результатом семантического слияния привычных, но ранее не сближавшихся слов и фраз. Например, в басне «Осел» об осле со звонком:

Куда ни сунется мой знатный господин,

Без умолку звенит на шее новый чин…

И в нравоучении

Но важный чин на плуте, как звонок:

Звук от него и громок, и далек.

В басне «Парнас»

И новый хор певцов такую дичь занес,

Как будто тронулся обоз,

В котором тысяча немазаных колес.

Не менее самобытно и глубоко в баснях Крылова стилистическое применение грамматических форм народной речи и не менее художественно выразительны здесь новообразования по русскому народному образцу.

В языке басен Крылова с небывалой дотоле свободой и широтой раскрылась экспрессивная игра форм времени русского глагола. Эффекты стилистических замен одних форм времени другими, тонкие смысловые оттенки, связанные с переходами и переносами времен глагола, широкое включение разговорных, народных форм выражения глагольного времени придают языку крыловской басни живость, изобразительность и драматическую остроту. Это особенно наглядно обнаруживается при сопоставлении басен Крылова с их родичами у других писателей. Например, у А.Е. Измайлова в басне «Дряхлый лев» весь рассказ состоит из цепи форм прошедшего времени совершенного вида для изображения действий недлительных и несовершенного вида - для представления действий и состояний длительных или кратных:

В пещере дряхлый Лев лежал перед концом…

Вдруг с бешенством к нему убийцы прибежали,

На полумертвого напали:

Огромный, страшный бык Колол его рогами;

Конь бил копытами, а волк кусал зубами…

Не то в басне Крылова «Лев состарившийся». Здесь в повествовании план прошлого (представленный формами прошедшего времени совершенного вида с оттенком результативности) эмоционально сливается с изобразительным настоящим. В самом же описании перспектива прошедшего длительного отграничена от настоящего по принципу контраста:

Могучий Лев, гроза лесов,

Постигнут старостью, лишился силы.

Нет крепости в когтях, нет острых тех зубов,

Чем наводил он ужас на врагов,

И самого едва таскают ноги хилы.

А что всего больней,

Не только он теперь нестрашен для зверей,

Но всяк, за старые обиды Льва, в отмщенье,

Наперерыв ему наносит оскорбленье.

Здесь глаголы, связанные иногда с одушевленными, иногда неодушевленными производителями, получают смысл то активного действия, то состояния («И самого едва таскают ноги хилы»). С ними в ряд становятся эмоциональные прилагательные («больней», «нестрашен»), выражающие качественное состояние. А далее - возникают новые экспрессивные вариации форм времени: будущее совершенного вида для обозначения мгновенного и повторяющегося действия и неожиданное настоящее с частицей как:

То гордый конь его копытом крепко бьет,

То зубом волк рванет,

То острым рогом вол боднет.

Лев бедный в горе толь великом,

Сжав сердце, терпит все и ждет кончины злой,

Лишь изъявляя ропот свой Глухим и томным рыком,

Как видит, что осел туда ж, натужат грудь,

Сбирается его лягнуть,

И смотрит место лишь, где б было побольнее.

На этом фоне аористическое значение прошедшего совершенного выступает особенно внушительно и остро:

«О боги!» возопил стеная Лев тогда:

«Чтоб не дожить до этого стыда,

Пошлите лучше мне один конец скорее!

Как смерть моя ни зла,

Все легче, чем терпеть обиды от осла».

Легко заметить, что с таким изобразительным употреблением сочетается и многообразие модальных оттенков в формах глагола, чуждое языку А.Е. Измайлова.

Для того чтобы виднее было, в какую глубину истории русского литературного языка уходила стилистическая традиция басенного повествования, разрушенная Крыловым, можно привести еще басню В.К. Тредиаковского «Лев престарелый»:

Пришедши в старость, Лев безмерно слабым стал:

А силы потеряв, чуть члены уж таскал.

Тогда скоты его не только презирали,

Но на него уже и сами нападали;

И так, что уж осел в скотах всех как холоп Копытом улягнуть не постыдился в лоб.

Крылов пользуется всем многообразием разговорных и народно-описательных приемов выражения форм прошедшего времени.

В басне «Лягушки, просящие Царя» круг форм выражения прошедшего времени еще шире и разнообразнее. Здесь для выражения дерзкой произвольности действий смело употребляются народные описательные формы из дай и инфинитива.

Потом к Царю подползти с преданностью дерзнули:

Сперва перед Царем ничком;

А там, кто посмелей, дай сесть к нему бочком;

Дай попытаться сесть с ним рядом;

А там, которые еще поудалей,

К Царю садятся уж и задом.

Царь терпит все по милости своей.

Немного погодя, посмотришь, кто захочет,

Тот на него и вскочит…

В басенном строе Крылова использованы самые разнообразные формы выражения временных и модальных оттенков русского глагола и раскрыты заложенные в них экспрессивные возможности. Вот подбор описательных форм прошедшего времени из частицы ну и инфинитива для выражения стремительно начатого и порывисто протекавшего беспорядочного действия.

Мартышка вздумала трудиться:

Нашла чурбан и ну над ним возиться.

(«Обезьяна»)

Увидевши Слона, ну на него метаться И лаять, и визжать, и рваться.

(«Слон и Моська»)

И новые друзья ну обниматься,

Ну целоваться;

Не знают с радости, к кому и приравняться.

(«Собачья дружба»)

В басне «Обезьяны»:

Красавицы сошли. Для дорогих гостей Разостлано внизу премножество сетей.

Ну в них они кувыркаться, кататься И кутаться, и завиваться.

В басне «Лягушка и Вол»:

Лягушка на лугу, увидевши Вола, -

Затеяла сама в дородстве с ним сравняться:

Она завистлива была.

И ну топорщиться, пыхтеть и надуваться.

В басне «Тень и Человек» широко применяются формы инфинитива от глаголов движения для обозначения стремительных приступов к прошедшим действиям, их внезапных возникновений и смен - наряду с эллиптическими, безглагольными конструкциями с тем же значением:

Шалун какой-то тень свою хотел поймать:

Он к ней, она вперед он шагу прибавлять,

Она туда ж он, наконец, бежать;

Но чем он прытче, тем и тень скорей бежала,

Все не даваясь, будто клад.

Вот мой чудак пустился вдруг назад;

Точно так же с необыкновенным искусством Крылов пользуется народными формами прошедшего времени мгновенно произвольного действия, омонимичными с повелительным наклонением и междометными формами «ультрамгновенного вида»:

Случись тут Мухе быть.

(«Муха и Дорожные»)

А тут к беде еще беда:

Случись тогда ненастье.

(«Охотник»)

Случись, однако же, что гребень затерялся.

(«Гребеньэ)

Отколе ни возьмись, навстречу Моська им.

(«Слон и Моська»)

Но Скворушка услышь, что хвалят Соловья, -

А Скворушка завистлив был, к несчастью…

(«Скворец»)

Ан тут тихонько шасть К Брамину в келью надзиратель.

(«Напраслина»)

Тут задремали все, кто лежа, кто и сидя,

Как вдруг из лесу шасть На них медведь, разинув пасть.

(«Собака, человек, кошка и сокол»)

Мартышка, в зеркале увидя образ свой,

Тихохонько медведя толк ногой.

(с Зеркало и Обезьяна»)

Что силы есть - хвать друга камнем в лоб.

(«Пустынник и медведь»)

И в них поленом хвать.

(«Мельник»)

Тут рыцарь прыг в седло и бросил повода.

(«Рыцарь»)

Особенно разнообразны и богаты субъективными экспрессивными оттенками в языке Крылова приемы употребления настоящего несовершенного и будущего времени совершенного вида для обозначения прошедших действий.

Например:

Не стало бедным девкам мочи:

Им будни, праздник - все равно;

Нет угомона на старуху.

Днем перевесть она не даст за пряжей духу.

Зарей, где спят еще, а уж у них давно Пошло плясать веретено.

Быть может, иногда б старуха опоздала:

Да в доме том проклятый был петух:

Лишь он вспоет - старуха встала,

Накинет на себя шубейку и треух,

У печки огонек вздувает,

Бредет, ворча, к прядильщицам в покой,

Расталкивает их костлявою рукой,

А заупрямятся, - клюкой,

И сладкий на заре их сон перерывает.

Что будешь делать с ней?

(«Госпожа и две Служанки»)

Ср. в басне «Тень и Человек»:

Вот мой чудак пустился вдруг назад.

Оглянется: а тень за ним уж гнаться стала.

В басне «Крестьянин и разбойник»:

Разбойник мужика, как липку, ободрал.

«Помилуй», всплачется крестьянин: «я пропал».

В связи с богатством и разнообразием временных и видовых форм и значений в языке Крылова находится свобода и острота сочетания глагольных основ с приставками для обозначения пространственных и количественных видоизменений действия. Гораздо позднее В.И. Даль указывал на богатство префиксального глагольного словообразования как на великое преимущество русской народной речи, как на источник ее художественности и изобразительности.

Крылов еще до Даля сумел оценить выразительную силу этой особенности русского разговорного языка и с необыкновенным мастерством использовал приемы префиксального глагольного словотворчества для образной и наглядно-осязательной передачи движений и состояний.

В басне «Лев» различия приставочных глаголов выражают разницу в отношении к дани со стороны льва и вельмож:

Так как бы, ни тягча ни бедных, ни богатых,

Мне шерсти пособирать,

Чтоб не на голых камнях спать?.

Олени, серны, козы, лани,

Они почти не платят дани;

Набрать с них шерсти поскорей:

От этого их не убудет;

Напротив: им же легче будет.

Повис на нем и зуб не разжимал.

(«Собака, Человек, Кошка и Сокол»)

Он, подхватывая ружье свое с собой,

Пустился без души домой.

Стиль Крылова необычайно разнообразен. Еще П.А. Плетневым была отмечена одна характерная черта этого стиля - отсутствие в нем само - повторений. Даже старая мысль, «несколько раз являвшаяся у его предшественников», облеченная им в новые образы, является «как создание, трепещущее свежестью бытия».

Стиль басен Крылова до сих пор продолжает быть непревзойденным образцом лаконического, живописного и быстрого драматически воспроизводящего русского сказового стиля.

«Слава Крылова, - по словам Белинского, - все будет расти и пышнее расцветать до тех пор, пока не умолкнет звучный и богатый язык в устах великого и могучего народа русского».

В котором имеется иносказательный смысл. Обычно одним из главных видов иносказания в басне является аллегория - воплощение отвлеченной идеи в материальном образе. Как правило, основные действующие лица басни - это условные басенные звери. Принято считать, что образы зверей всегда аллегоричны.
В баснях И. А. Крылова чаще действуют звери, чем люди. Животные присутствуют во всех типах басен Крылова: философских («Два голубя»), социальных («Волк и ягненок»), исторических («Волк на псарне»), бытовых («Свинья под дубом»). Принято считать, что каждого животного у баснописца - это аллегория какой-либо человеческой черты характера, например Обезьяна, Свинья - аллегория невежества; Осел - глупости; Кот - хитрости; Петух, Кукушка - бездарности и т. д. Аллегоричность образов животных берет свое начало еще из басен Эзопа.

Эзоп писал басни ради утверждения в обществе морали, и аллегория помогала ему высмеять какую-то определенную человеческую черту, дурную наклонность, она служила иллюстрацией морали. В баснях для Крылова важна не только мораль как высшая категория поведения человека в обществе, во многом Крылов - последователь Лафонтена, живописного баснописца. Мы читаем басни Крылова не из-за морали, а из-за самого интересно и остроумно изложенного рассказа. Поэтому можно не согласиться с тем, что образ какого-либо животного у Крылова - это только лишь аллегория одного человеческого порока. В большинстве случаев образ животного у Крылова включает в себя совокупность некоторых качеств и свойств, которые составляют определенный человеческий характер.

Например, образ Лисы складывается не из одной только хитрости или лести, а из хитрости, лести, лживости одновременно. И в соответствии с наделенным характером она ведет себя в каждой конкретной бытовой ситуации. В басне «Крестьянин и Лисица» Лиса в конце поступает так, как и подобает Лисе, не противореча своему характеру:

Лисица стала и сытней,
Лисица стала и жирней.
Но все не сделалась честней…
…Выбрав ночку потемней,
У куманька всех кур передушила…

Осел, один из наиболее часто встречающихся героев басен Крылова, тоже наделен человеческим характером. Он тупой, глупый, невежественный, упрямый. И действует в басне он всегда как Осел. Поручил мужик ему сторожить огород, «Осел, гоняя птиц со всех ослиных ног такую поднял скачку, что в огороде все примял и потоптал». Зевс сделал его больше ростом, но все равно Осел остался ослом:

Не минуло и году,
Как все узнали, кто Осел:
Осел мой тупостью в пословицу вошел.
И на осле уж возят воду.

Из народных сказок, пословиц в сознании русского человека складываются цельные образы многих животных, например лисы, волка, зайца. И Крылов использует это в своих баснях, в чем и заключается народность крыловских басен. Но, конечно, не все звери в его баснях представляют собой цельные характеры. Например, пчела - это лишь обобщенная аллегория трудолюбия.

Всякий зверь у Крылова еще олицетворяет собой представителя какой-либо социальной группы. Лев - это всегда царь; Волк, Лиса, Медведь - придворные вельможи, чиновники; Ягненок, Лягушка, Муравей - «маленькие» люди, стоящие в самом низу социальной лестницы: мелкие чиновники, крестьяне. Часто человеческий характер, которым наделен зверь в басне Крылова, сливается с его социальными признаками, и тогда перед читателем возникают реальные, существующие в обществе социальные типы. Например, в басне «Воспитание Льва» за образом старого Льва мы видим типичный образ русского царя. Лев доверяет воспитывать своего Львенка представителю другого народа, иностранцу; он не может сам научить управлять государством собственного сына, потому что не знает, как это делать, не знает того, что в действительности творится у него в государстве. И в результате Львенок вырастает таким же, как и отец, чужим для своего народа, оторванным от национальной почвы.

Часто в баснях И. А. Крылова за образами животных легко обнаружить конкретные исторические лица. Львенок из басни «Воспитание Льва» - это Александр I; Волк из басни «Волк на псарне» - это Наполеон. Можно даже сказать, что Волк - это не аллегория, а скорее метафора, имеющая отношение к Наполеону. Кроме того, в этой басне, как и во многих других, метафорична сама ситуация. Можно, конечно, долго рассуждать о том, что Наполеон хотел завоевать Россию, вторгся в пределы России, дошел до Москвы, но, не рассчитав силы противника, попал в ловушку и погиб. Короче эту ситуацию можно описать так: волк на псарне. Кукушка - это метафора, прямой намек на журналиста Булгарина, который мы встречаем в двух баснях: «Кукушка и Петух», «Кукушка и Орел».

Но было бы неверно привязывать басни Крылова только лишь к каким-либо определенным историческим фактам и событиям, видеть за образами зверей в исторических баснях конкретных людей той эпохи. Художественное совершенство и реализм басен И. А. Крылова заключаются именно в широте обобщения, в типичности, в меткости отбора того факта, который положен в основу басни. Смысл басни, образы животных, подразумевающих конкретные лица, всегда гораздо шире самого исторического факта, натолкнувшего баснописца на создание этой басни. Хотя басня «Квартет» относится к открытию Государственного Совета и за образами животных мы можем различить конкретных исторических деятелей того времени, все-таки воспринимается «Квартет» как глубокое обобщение, несущее в себе общечеловеческий смысл.

Итак, образы зверей у Крылова - не просто аллегории какой-либо одной человеческой черты; многие из них передают многоликий человеческий характер, представляют определенный сословный тип и являются метафорой конкретного исторического лица. Крылов создает живые, типичные, реалистические характеры, обобщая и типизируя саму ситуацию, в которой они действуют. В этом заключается реализм, новаторство и долговечность басен И. А. Крылова.