Образ капитана Волка Ларсена в романе Д. Лондона «Морской волк»

Джек Лондон и «Морской волк»

«Джек Лондон родился в городе Сан-Франциско, штат Калифорния, 12 января 1876 года, в семье разорившегося фермера. Он рано начал самостоятельную жизнь, полную лишений и труда. Школьником он продавал на улицах города утренние и вечерние газеты и весь свой заработок до единого цента приносил родителям» Федунов П., Д. Лондон. В книге: Джек Лондон. Сочинения в 7 томах. Т 1. М., 1954. С 6-7. «В 1893 году простым матросом отправился в первое морское путешествие (к берегам Японии). В 1896 году самостоятельно подготовился и успешно сдал экзамены в Калифорнийский университет. Он изучал художественную литературу, естественные науки, читал множество книг по истории и философии, стремясь расширить свой кругозор и глубже познать жизнь» Федунов П., Д. Лондон. В книге: Джек Лондон. Сочинения в 7 томах. Т 1. М., 1954. С 9.

К двадцати трём годам Лондон менял множество занятий, арестовывался за бродяжничество (это приключение стало темой для одного из его рассказов) и выступления на социалистических митингах, примерно год работал старателем на Аляске во время «золотой лихорадки».

Будучи социалистом, он решил, что при капитализме легче всего заработать деньги писательским трудом и, начав с коротких рассказов в «Трансконтинентальном ежемесячнике («За тех, кто в пути», «Белое безмолвие» и т.д.). Он быстро завоевал литературный рынок восточного побережья произведениями о приключениях на Аляске. Как и в наше время, работы этой темы пользовались большой популярностью. В 1900 году Лондон опубликовал свой первый сборник рассказов «Сын волка». В течение следующих семнадцати лет он выпускал по две и даже три книги в год: сборники рассказов, повести.

В 1904 вышел один из самых знаменитых романов Джека Лондона «Морской волк».

22 ноября 1916 года Лондон умер в Глен-Эллене, штат Калифорния, от смертельной дозы морфия, которую он принял или с целью умерить боль, вызванную уремией, или сознательно, желая покончить с жизнью (это так и остается тайной). В 1920 году посмертно был издан роман «Сердца трёх».

«Лондон является одним из предшественников современной прогрессивной американской литературы» Федунов П., Д. Лондон. В книге: Джек Лондон. Сочинения в 7 томах. Т 1. М., 1954. С 38. И по сей день, он остается одним из самых читаемых авторов мира.

Роман «Морской Волк»

Весной 1903 года Джек Лондон начал писать новый роман «Морской волк». С января по ноябрь 1904 года роман печатался в журнале «Century Magazine», а в ноябре уже вышел отдельной книгой.

Своим романом Лондон «выступает продолжателем традиций американских писателей: Фенимора Купера, Эдгара По, Ричарда Дана и Германа Мелвилла» www.djek-london.ru. Ведь «Морской Волк» был написан по всем канонам морского приключенческого романа. Действие его разворачивается в рамках морского путешествия, на фоне многочисленных приключений.

Кроме того, писатель вводит и некоторые новшества. В своей работе он обращается и к новой теме - теме ницшеанства. Тем самым он поставил перед собой задачу - осудить культ силы и преклонение перед ней, показать в настоящем свете людей, стоящих на позиции Ницше. Он сам писал, что его произведение является атакой на ницшеанскую философию.

«Уже начало романа вводит нас в атмосферу жестокости и страданий. Оно создает настроение напряженного ожидания, подготавливает к наступлению трагических событий. Драматизм действия все время нарастает» Богословский В. Н. Джек Лондон. М., 1964. С. 75-76.

Когда роман появился на прилавках магазинов, он в мгновение ока сделался самой модной из книжных новинок; повсюду только и говорили о нем: одни хвалили, другие ругали. Многие читатели были задеты, более того, оскорблены позицией автора. Другие отважно выступили в его защиту. Что касается критиков, то часть из них называла роман жестоким, грубым - словом, отвратительным. А другая - большая - в один голос утверждала, что это произведение - проявление «редкого и самобытного таланта… и поднимает на более высокую ступень качество современной художественной литературы».

«Через несколько недель после выхода в свет «Морской Волк» числился в списке «бестселлеров». Он был пятым после такой требухи в малиновом сиропе, как «Ряженные» К. Ч. Терстона, «Блудный сын» Х. Кейна, «Кто осмелится нарушить закон» Ф. Марион Крофорда и «Беверли из Граустарка» Дж. Б. Маккатчина. Спустя еще три недели он стоял уже первым, оставив других далеко позади. Двадцатый век наконец-то стряхнул с себя путы своего предшественника» Стоун И. Моряк в седле. Биография Джека Лондона. М., 1984. С. 231-233.

«Сам роман «Морской Волк» ознаменовал собой новую веху в американской литературе - и не только благодаря мощному реалистическому звучанию, обилию фигур и ситуаций, доселе ей незнакомых. Он задает новый тон современному роману, делает его более тонким, сложным, серьезным.

Сегодня это произведение такое же волнующее и глубокое событие в жизни читателя, как в ноябре 1904 года. Он почти не стареет со временем. Многие критики считают его самой сильной работой Лондона. Читатель, взявшийся его перечитывать, пленяется им снова и снова»Стоун И. Моряк в седле. Биография Джека Лондона. М., 1984. С. 233.

«Завязывая узел противоречий и сталкивая между собой разных людей, писатель на примере их судеб ставит и разрешает интересующие его вопросы. Самый важный среди них - это проблема индивидуализма, проблема «сверхчеловека». Она связана с главным героем романа - Волком Ларсеном.

Волк Ларсен - один из самых сложных образов у Джека Лондона» Богословский В. Н. Джек Лондон. М., 1964. С. 77. Так же это один из самых сложный образов мировой литературы. Его могучая внешность показывает его сущность. «Ростом он был, вероятно, пяти футов и десяти дюймов, быть может десяти с половиной… Это был человек атлетического сложения, с широкими плечами и грудью, но я не назвал бы его тяжеловесным. В нем была какая-то жилистая, упругая сила, обычно свойственная нервным и худощавым людям, и она придавала этому огромному человеку некоторое сходство с гориллой. Я вовсе не хочу сказать, что он похож на гориллу. Я говорю только, что заключенная в нем сила, независимо от его внешности, вызывала в нем такие ассоциации… Он крепко стоял на ногах, ступал твердо и уверенно; каждое движение его мускулов - то, как он пожимал плечами или стискивал в зубах сигарету, - все было полно решимости и казалось проявлением избыточной, бьющей через край силы. Но эта внешняя сила, пронизывающая его движения, казалась лишь отголоском другой, еще более грозной силы, которая притаилась и дремала в нем, но могла в любой миг пробудиться, подобно ярости льва или бешенному порыву урагана Лондон Д. Морской Волк. Кишинев, 1969. С. 15-16… У него было несколько угловатое лицо с крупными и резкими, но правильными чертами, казавшимися на первый взгляд массивными… Скулы, подбородок, высокий лоб с выпуклыми надбровными дугами, могучие, даже необычайно могучие сами по себе, казалось, говорили об огромной, скрытой от глаз жизненной энергии или мощи духа… Глаза были большие и красивые, осененные густыми черными бровями и широко расставленные, что говорило о недюжинности натуры. Цвет их, изменчиво-серый, поражал бесчисленным множеством оттенков, как переливчатый шелк в лучах солнца. Эти изменчивые глаза, казалось, скрывали его душу, словно непрестанно менявшиеся маски, и лишь в редкие мгновения она как бы проглядывала из них, точно рвалась наружу, навстречу какому-то заманчивому приключению. Эти глаза могли быть мрачными, как хмурое свинцовое небо; могли метать искры, отливая стальным блеском обнаженного меча; могли становиться холодными, как полярные просторы, или теплыми и нежными. И в них мог вспыхивать любовный огонь, обжигающий и властный, который притягивает и покоряет женщин, заставляя их сдаваться восторженно, радостно и самозабвенно Лондон Д. Морской Волк. Кишинев, 1969. С. 19-20… В чертах Волка Ларсена не было ничего порочного. Его лицо избороздили глубокие морщины, но они говорили лишь о решимости и силе воли Лондон Д. Морской Волк. Кишинев, 1969. С. 27».

Несмотря на страшную болезнь, окончательно поразившую капитана в конце произведения, характер его ничуть не изменился. «Это был все тот же неукротимый, страшный Волк Ларсен, заключенный, как в темнице, в своей омертвевшей плоти, которая была когда-то такой великолепной и несокрушимой. Теперь она превратилась в оковы и замкнула его душу в молчание и мрак, отгородив его от всего мира, который был для него ареной столь бурной деятельности» Лондон Д. Морской Волк. Кишинев, 1969. С. 255.

Волк Ларсен - жестокая персона, установившая на своем судне тиранический режим. Но этот режим был достоин общества, которое окружало капитана. «Только с помощью тирании и жестокости было возможно содержать на судне порядок среди этих «отбросов общества». Но были и моменты, в которых нельзя оправдать безумные поступки капитана. Например, когда Джонсон и Лич бегут с «Призрака», Ларсен не просто убивает их, а смеется, издевается над обреченными на смерть людьми Богословский В. Н. Джек Лондон. М., 1964. С. 78.

«Как бы то ни было, в конце концов, он терпит глубокое и полное моральное поражение, платит жизнью за свои поступки, продиктованные презрением к другим людям, основанным на слепой вере в себя как в исключительную личность Лондон Д. Морской Волк. Кишинев, 1969. С. 2. Но все же до последних минут своей жизни он оставался «сильным человеком» в ницшеанском понимании этого слова.

Data-medium-file="https://i2.wp..jpg?fit=300%2C225&ssl=1" data-large-file="https://i2.wp..jpg?.jpg" alt="morskoj-volk2" width="604" height="453" srcset="https://i2.wp..jpg?w=604&ssl=1 604w, https://i2.wp..jpg?resize=300%2C225&ssl=1 300w" sizes="(max-width: 604px) 100vw, 604px">

И сейчас еще вижу
я, как он стоял, словно пигмей из «Тысячи и одной ночи» перед исполинс ким злым гением. Да, он бросал вызов судьбе и ничего не боялся.

Джек Лондон «Морской Волк»

Глава пятая

Первая ночь, проведенная мною в кубрике охотников, оказалась также и последней. На другой день новый помощник Иогансен был изгнан капитаном из его каюты и переселен в кубрик к охотникам.

А мне велено было перебраться в крохотную каютку, в которой до меня в первый же день плавания сменилось уже два хозяина. Охотники скоро узнали причину этих перемещений и остались ею очень недовольны. Выяснилось, что Иогансен каждую ночь вслух переживает во сне все свои дневные впечатления. Волк Ларсен не пожелал слушать, как он непрестанно что-то бормочет и выкрикивает слова команды, и предпочел переложить эту неприятность на охотников.

После бессонной ночи я встал слабый и измученный. Так начался второй день моего пребывания на шхуне «Призрак». Томас Магридж растолкал меня в половине шестого не менее грубо, чем Билл Сайкс будил свою собаку. Но за эту грубость ему тут же отплатили с лихвой. Поднятый им без всякой надобности шум – я за всю ночь так и не сомкнул глаз – потревожил кого-то из охотников. Тяжелый башмак просвистел в полутьме, и мистер Магридж, взвыв от боли, начал униженно рассыпаться в извинениях. Потом в камбузе я увидел его окровавленное и распухшее ухо. Оно никогда уже больше не приобрело своего нормального вида, и матросы стали называть его после этого «капустным листом».

Этот день был полон для меня самых разнообразных неприятностей. Уже с вечера я взял из камбуза свое высохшее платье и теперь первым делом поспешил сбросить с себя вещи кока, а затем стал искать свой кошелек. Кроме мелочи (у меня на этот счет хорошая память), там лежало сто восемьдесят пять долларов золотом и бумажками. Кошелек я нашел, но все его содержимое, за исключением мелких серебряных монет, исчезло. Я заявил об этом коку, как только поднялся на палубу, чтобы приступить к своей работе в камбузе, и хотя и ожидал от него грубого ответа, однако свирепая отповедь, с которой он на меня обрушился, совершенно меня ошеломила.

– Вот что, Хэмп, – захрипел он, злобно сверкая глазами. – Ты что, хочешь, чтобы тебе пустили из носу кровь? Если ты считаешь меня вором, держи это про себя, а не то крепко пожалеешь о своей ошибке, черт тебя подери! Вот она, твоя благодарность, чтоб я пропал! Я тебя пригрел, когда ты совсем подыхал, взял к себе в камбуз, возился с тобой, а ты так мне отплатил? Проваливай ко всем чертям, вот что! У меня руки чешутся показать тебе дорогу.

Сжав кулаки и продолжая кричать, он двинулся на меня. К стыду своему должен признаться, что я, увернувшись от удара, выскочил из камбуза. Что мне было делать? Сила, грубая сила, царила на этом подлом судне. Читать мораль было здесь не в ходу. Вообразите себе человека среднего роста, худощавого, со слабыми, неразвитыми мускулами, привыкшего к тихой, мирной жизни, незнакомого с насилием... Что такой человек мог тут поделать? Вступать в драку с озверевшим коком было так же бессмысленно, как сражаться с разъяренным быком.

Так думал я в то время, испытывая потребность в самооправдании и желая успокоить свое самолюбие. Но такое оправдание не удовлетворило меня, да и сейчас, вспоминая этот случай, я не могу полностью себя обелить. Положение, в которое я попал, не укладывалось в обычные рамки и не допускало рациональных поступков – тут надо было действовать не рассуждая. И хотя логически мне, казалось, абсолютно нечего было стыдиться, я тем не менее всякий раз испытываю стыд при воспоминании об этом эпизоде, ибо чувствую, что моя мужская гордость была попрана и оскорблена.

Однако все это не относится к делу. Я удирал из камбуза с такой поспешностью, что почувствовал острую боль в колене и в изнеможении опустился на палубу у переборки юта. Но кок не стал преследовать меня.

– Гляньте на него! Ишь как улепетывает! – услышал я его насмешливые возгласы. – А еще с больной ногой! Иди назад, бедняжка, маменькин сынок! Не трону, не бойся!

Я вернулся и принялся за работу. На этом дело пока и кончилось, однако оно имело свои последствия. Я накрыл стол в кают-компании и в семь часов подал завтрак. Буря за ночь улеглась, но волнение было все еще сильное и дул свежий ветер. «Призрак» мчался под всеми парусами, кроме обоих топселей и бом-кливера. Паруса были поставлены в первую вахту, и, как я понял из разговора, остальные три паруса тоже решено было поднять сейчас же после завтрака. Я узнал также, что Волк Ларсен старается использовать этот шторм, который гнал нас на юго-запад, в ту часть океана, где мы могли встретить северо-восточный пассат. Под этим постоянным ветром Ларсен рассчитывал пройти большую часть пути до Японии, спуститься затем на юг к тропикам, а потом у берегов Азии повернуть опять на север.

После завтрака меня ожидало новое и также довольно незавидное приключение. Покончив с мытьем посуды, я выгреб из печки в кают-компании золу и вынес ее на палубу, чтобы выбросить за борт. Волк Ларсен и Гендерсон оживленно беседовали у штурвала. На руле стоял матрос Джонсон. Когда я двинулся к наветренному борту, он мотнул головой, и я принял это за утреннее приветствие. А он пытался предостеречь меня, чтобы я не выбрасывал золу против ветра. Ничего не подозревая, я прошел мимо Волка Ларсена и охотника и высыпал золу за борт. Ветер подхватил ее, и не только я сам, но и капитан с Гендерсоном оказались осыпанными золой. В тот же миг Ларсен ударил меня ногой, как щенка. Я никогда не представлял себе, что пинок ногой может быть так ужасен. Я отлетел назад и, шатаясь, прислонился к рубке, едва не лишившись сознания от боли. Все поплыло у меня перед глазами, к горлу подступила тошнота. Я сделал над собой усилие и подполз к борту. Но Волк Ларсен уже забыл про меня.

Стряхнув с платья золу, он возобновил разговор с Гендерсоном. Иогансен, наблюдавший все это с юта, послал двух матросов прибрать палубу.

Несколько позже в то же утро я столкнулся с неожиданностью совсем другого свойства. Следуя указаниям кока, я отправился в капитанскую каюту, чтобы прибрать ее и застелить койку. На стене, у изголовья койки, висела полка с книгами. С изумлением прочел я на корешках имена Шекспира, Теннисона, Эдгара По и Де-Куинси. Были там и научные сочинения, среди которых я заметил труды Тиндаля, Проктора и Дарвина, а также книги по астрономии и физике. Кроме того, я увидел «Мифический век» Булфинча, «Историю английской и американской литературы» Шоу, «Естественную историю» Джонсона в двух больших томах и несколько грамматик – Меткалфа, Гида и Келлога. Я не мог не улыбнуться, когда на глаза мне попался экземпляр «Английского языка для проповедников».

Наличие этих книг никак не вязалось с обликом их владельца, и я не мог не усомниться в том, что он способен читать их. Но, застилая койку, я обнаружил под одеялом томик Браунинга в кембриджском издании – очевидно, Ларсен читал его перед сном. Он был открыт на стихотворении «На балконе», и я заметил, что некоторые места подчеркнуты карандашом. Шхуну качнуло, я выронил книгу, из нее выпал листок бумаги, испещренный геометрическими фигурами и какими-то выкладками.

Значит, этот ужасный человек совсем не такой уж неуч, как можно было предположить, наблюдая его звериные выходки. И он сразу стал для меня загадкой. Обе стороны его натуры в отдельности были вполне понятны, но их сочетание казалось непостижимым. Я уже успел заметить, что Ларсен говорит превосходным языком, в котором лишь изредка проскальзывают не совсем правильные обороты. Если в разговоре с матросами и охотниками он и позволял себе жаргонные выражения, то в тех редких случаях, когда он обращался ко мне, его речь была точна и правильна.

Узнав его теперь случайно с другой стороны, я несколько осмелел и решился сказать ему, что у меня пропали деньги.

– Меня обокрали, – обратился я к нему, увидав, что он в одиночестве расхаживает по палубе.

– Сэр, – поправил он меня не грубо, но внушительно.

– Меня обокрали, сэр, – повторил я.

– Как это случилось? – спросил он.

Я рассказал ему, что оставил свое платье сушиться в камбузе, а потом кок чуть не избил меня, когда я заикнулся ему о пропаже.

Волк Ларсен выслушал меня и усмехнулся.

– Кок поживился, – решил он. – Но не кажется ли вам, что ваша жалкая жизнь стоит все же этих денег? Кроме того, это для вас урок. Научитесь в конце концов сами заботиться о своих деньгах. До сих пор, вероятно, это делал за вас ваш поверенный или управляющий.

Я почувствовал насмешку в его словах, но все же спросил:

– Как мне получить их назад?

– Это ваше дело. Здесь у вас нет ни поверенного, ни управляющего, остается полагаться только на самого себя. Если вам перепадет доллар, держите его крепче. Тот, у кого деньги валяются где попало, заслуживает, чтобы его обокрали. К тому же вы еще и согрешили. Вы не имеете права искушать ближних. А вы соблазнили кока, и он пал. Вы подвергли опасности его бессмертную душу. Кстати, верите ли вы в бессмертие души?

При этом вопросе веки его лениво приподнялись, и мне показалось, что отдернулась какая-то завеса, и я на мгновение заглянул в его душу. Но это была иллюзия. Я уверен, что ни одному человеку не удавалось проникнуть взглядом в душу Волка Ларсена. Это была одинокая душа, как мне довелось впоследствии убедиться. Волк Ларсен никогда не снимал маски, хотя порой любил играть в откровенность.

– Я читаю бессмертие в ваших глазах, – отвечал я и для опыта пропустил «сэр»; известная интимность нашего разговора, казалось мне, допускала это.

Ларсен действительно не придал этому значения.

– Вы, я полагаю, хотите сказать, что видите в них нечто живое. Но это живое не будет жить вечно.

– Я читаю в них значительно больше, – смело продолжал я.

– Ну да – сознание. Сознание, постижение жизни. Но не больше, не бесконечность жизни.

Он мыслил ясно и хорошо выражал свои мысли. Не без любопытства оглядев меня, он отвернулся и устремил взор на свинцовое море. Глаза его потемнели, и у рта обозначились резкие, суровые линии. Он явно был мрачно настроен.

– А какой в этом смысл? – отрывисто спросил он, снова повернувшись ко мне. – Если я наделен бессмертием, то зачем?

Я молчал. Как мог я объяснить этому человеку свой идеализм? Как передать словами что-то неопределенное, похожее на музыку, которую слышишь во сне? Нечто вполне убедительное для меня, но не поддающееся определению.

– Во что же вы тогда верите? – в свою очередь, спросил я.

– Я верю, что жизнь – нелепая суета, – быстро ответил он. – Она похожа на закваску, которая бродит минуты, часы, годы или столетия, но рано или поздно перестает бродить. Большие пожирают малых, чтобы поддержать свое брожение. Сильные пожирают слабых, чтобы сохранить свою силу. Кому везет, тот ест больше и бродит дольше других, – вот и все! Вон поглядите – что вы скажете об этом?

Нетерпеливым жестом он показал на группу матросов, которые возились с тросами посреди палубы.

– Они копошатся, движутся, но ведь и медузы движутся. Движутся для того, чтобы есть, и едят для того, чтобы продолжать двигаться. Вот и вся штука! Они живут для своего брюха, а брюхо поддерживает в них жизнь. Это замкнутый круг; двигаясь по нему, никуда не придешь. Так с ними и происходит. Рано или поздно движение прекращается. Они больше не копошатся. Они мертвы.

– У них есть мечты, – прервал я, – сверкающие, лучезарные мечты о...

– О жратве, – решительно прервал он меня.

– Нет, и еще...

– И еще о жратве. О большой удаче – как бы побольше и послаще пожрать. – Голос его звучал резко. В нем не было и тени шутки. – Будьте уверены, они мечтают об удачных плаваниях, которые дадут им больше денег; о том, чтобы стать капитанами кораблей или найти клад, – короче говоря, о том, чтобы устроиться получше и иметь возможность высасывать соки из своих ближних, о том, чтобы самим всю ночь спать под крышей и хорошо питаться, а всю грязную работу переложить на других. И мы с вами такие же. Разницы нет никакой, если не считать того, что мы едим больше и лучше. Сейчас я пожираю их и вас тоже. Но в прошлом вы ели больше моего. Вы спали в мягких постелях, носили хорошую одежду и ели вкусные блюда. А кто сделал эти постели, и эту одежду, и эти блюда? Не вы. Вы никогда ничего не делали в поте лица своего. Вы живете с доходов, оставленных вам отцом. Вы, как птица фрегат, бросаетесь с высоты на бакланов и похищаете у них пойманную ими рыбешку. Вы «одно целое с кучкой людей, создавших то, что они называют государством», и властвующих над всеми остальными людьми и пожирающих пищу, которую те добывают и сами не прочь были бы съесть. Вы носите теплую одежду, а те, кто сделал эту одежду, дрожат от холода в лохмотьях и еще должны вымаливать у вас работу – у вас или у вашего поверенного или управляющего, – словом, у тех, кто распоряжается вашими деньгами.

– Но это совсем другой вопрос! – воскликнул я.

– Вовсе нет! – Капитан говорил быстро, и глаза его сверкали. – Это свинство, и это... жизнь. Какой же смысл в бессмертии свинства? К чему все это ведет? Зачем все это нужно? Вы не создаете пищи, а между тем пища, съеденная или выброшенная вами, могла бы спасти жизнь десяткам несчастных, которые эту пищу создают, но не едят. Какого бессмертия заслужили вы? Или они? Возьмите нас с вами. Чего стоит ваше хваленое бессмертие, когда ваша жизнь столкнулась с моей? Вам хочется назад, на сушу, так как там раздолье для привычного вам свинства. По своему капризу я держу вас на этой шхуне, где процветает мое свинство. И буду держать. Я или сломаю вас, или переделаю. Вы можете умереть здесь сегодня, через неделю, через месяц. Я мог бы одним ударом кулака убить вас, – ведь вы жалкий червяк. Но если мы бессмертны, то какой во всем этом смысл? Вести себя всю жизнь по-свински, как мы с вами, – неужели это к лицу бессмертным? Так для чего же это все? Почему я держу вас тут?

– Потому, что вы сильнее, – выпалил я.

– Но почему я сильнее? – не унимался он. – Потому что во мне больше этой закваски, чем в вас. Неужели вы не понимаете? Неужели не понимаете?

– Но жить так – это же безнадежность! – воскликнул я.

– Согласен с вами, – ответил он. – И зачем оно нужно вообще, это брожение, которое и есть сущность жизни? Не двигаться, не быть частицей жизненной закваски, – тогда не будет и безнадежности. Но в этом-то все и дело: мы хотим жить и двигаться, несмотря на всю бессмысленность этого, хотим, потому что это заложено в нас природой, – стремление жить и двигаться, бродить. Без этого жизнь остановилась бы. Вот эта жизнь внутри вас и заставляет вас мечтать о бессмертии. Жизнь внутри вас стремится быть вечно. Эх! Вечность свинства!

Он круто повернулся на каблуках и пошел на корму, но, не дойдя до края юта, остановился и подозвал меня.

– Кстати, на какую сумму обчистил вас кок? – спросил он.

– На сто восемьдесят пять долларов, сэр, – отвечал я.

Он молча кивнул. Минутой позже, когда я спускался по трапу накрывать на стол к обеду, я слышал, как он уже разносит кого-то из матросов.

Есть литература, читая которую, думаешь о высоком и тянешься ввысь так далеко, что кажется, что выше - только звёзды. Обманчивое такое ощущение, потому что рано или поздно грохнуться придётся всё равно - с треском и ушибами разной степени тяжести: суть человеческой природы слишком несовершенна, чтобы долго находиться в состоянии парения опупения от самих себя, реальность - она, знаете, хоть и разная, но всегда честнее.
А есть книги, читая которые, испытываешь целый комплекс ранее незнакомых и так редко всплывающих эмоций и чувств: страх, ненависть; боль, возникающую потому, что писателю удалось копнуть так глубоко и вытащить наружу дремавшее и находящееся в состоянии кипения на медленном огне, а встреча с тёмной стороной своего "Я" всегда малоприятна.
Одной из таких книг является "Морской волк" мастера жёсткого, психологичного и жизненного романа, Джека Лондона. По этому роману, по сценарию Валерия Тодоровского, режиссёром Игорем Апасеном блестяще снят четырёхсерийный одноимённый фильм.
Критику как романа/фильма именитых авторов можно прочитать в специализированных изданиях, я же выскажу своё мнение, но не о книге, а об одном из главных героев - Волке Ларсене.
Волк Ларсен, он же Морской пират (в переводе с английского название книги переводится именно так) - фигура крайне жестокая в своих поступках. Меня душили слёзы, когда читала о его злодеяниях, но одновременно проникалась уважением к этому герою. Я не могла понять себя: обычно люди подобного склада вызывают у меня жалость, но как бы не вглядывалась внутрь себя - жалеть этого пирата у меня не получалось, более того: чем сложнее и жёстче вёл себя пират - тем больше мне хотелось его понять. Женский мазохизм и жертвенность? Нет. Женская смелость и взгляд в глубину.
Циничный на грани, рассуждая о жизни и бессмертии, морали и нравственности, он лицом к лицу сталкивает людей с их сутью, показывая нежизнеспособность рафинированности. Наверное, как женщина, я должна обличать Волка за бесчинства, убийства и созданную им на корабле "Призрак" атмосферу страха. Он же настоящий зверь, он дьявол, не снискавший любви женщины (героини Мод), что ожесточило его ещё сильнее. Но для меня Волк Ларсен гораздо более человечный, чем остальные герои, с большим пиететом рассуждающие о высоком и вечном и чьи ценности в результате рассыпаются как карточный домик от дуновения ветра при первом же столкновении с настоящей жизнью-без-прикрас. И Хемпфри Ван-Вейден никогда бы не стал тем настоящим мужчиной, рядом с которым рука об руку пошла такая же настоящая и редкая женщина, если бы Волк Ларсен не сорвал с него маски, обнажив суть.
Благородство и низость. Уважение к женщине и её чудовищное унижение. Жестокость и скрытое под бронёй доброе сердце. Смелость и отвага. Сильнейшее разочарование в жизни и людях и одновременная вера как в первую, так и во вторых - это, всё вышеперчисленное - Волк Ларсен.
Возможно, кто-то из вас захочет возразить мне и разбить созданный в моей душе образ Волка Ларсена, приведя как аргумент нежизнеспособность героя, умершего в состоянии полного одиночества, ослепшего, страдающего от диких головных болей, теряющего слух. Почему Джек Лондон так поступил со своим героем? Уверенно стою на позиции, согласно которой человек, даже такой сильный, как Волк Ларсен, без понимания, тепла и любви действительно нежизнеспособен. Но и умирая, Морской пират остался верным своей закваске из смеси стойкости и мужества.
К книге "Морской волк" Джека Лондона или одноимённому фильму надо обращаться тогда, когда почва под ногами становится зыбкой. Потому что Волк Ларсен любого научит крепко стоять на ногах.

Джек Лондон

© DepositРhotos.com / Maugli, Antartis, обложка, 2015

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2015

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2015

Мне удалось скопить из своего заработка достаточно денег, чтобы продержаться три года в высшей школе.

Джек Лондон. Рассказы рыбачьего патруля

Эта книга, составленная из «морских» произведений Джека Лондона «Морской волк» и «Рассказы рыбачьего патруля», открывает серию «Морские приключения». И сложно найти для этого более подходящего автора, несомненно являющегося одним из «трех китов» мировой маринистики.

Нужно сказать несколько слов об уместности выделения маринистики в отдельный жанр. У меня есть подозрение, что это сугубо континентальная привычка. Грекам не приходит в голову назвать маринистом Гомера. «Одиссея» – героический эпос. В английской литературе трудно найти произведение, где так или иначе не упоминалось бы море. Алистер Маклин – автор детективов, хотя почти все они разворачиваются среди волн. Французы не называют Жюля Верна маринистом, хотя значительная часть его книг посвящена морякам. Публика с равным удовольствием читала не только «Пятнадцатилетнего капитана», но и «Из пушки на Луну».

И только русская литературная критика, кажется, как в свое время поставила книги Константина Станюковича на полку с надписью «маринистика» (по аналогии с художником Айвазовским), так до сих пор и отказывается замечать другие, «сухопутные» произведения авторов, которые вслед за первопроходцем попали в этот жанр. И у признанных мэтров русской маринистики – Алексея Новикова-Прибоя или Виктора Конецкого – можно встретить прекрасные рассказы, скажем, о человеке и собаке (у Конецкого – вообще написанные от лица пса-боксера). Станюкович же начинал с пьес, обличающих акул капитализма. Но в истории русской литературы остались именно его «Морские рассказы».

Это было настолько ново, свежо и не похоже ни на кого другого в литературе XIX века, что публика отказывалась воспринимать автора в других амплуа. Таким образом, существование жанра маринистики в русской литературе оправдано экзотичностью жизненного опыта писателей-моряков, конечно же – в сравнении с другими мастерами слова весьма континентальной страны. Однако такой подход к зарубежным авторам в корне неверный.

Назвать того же Джека Лондона маринистом значило бы проигнорировать тот факт, что его писательская звезда взошла благодаря его северным, золотоискательским рассказам и повестям. И вообще – чего он только не написал за свою жизнь. И социальные антиутопии, и мистические романы, и динамические приключенческие сценарии для новорожденного кино, и романы, призванные иллюстрировать какие-то модные философские или даже экономические теории, и «романы-романы» – большую литературу, которой тесны любые жанры. И все же его первый очерк, написанный на конкурс для сан-францисской газеты, назывался «Тайфун у берегов Японии». Вернувшись из длительного рейса на промысле котиков у берегов Камчатки, он по предложению сестры попробовал себя в писательстве и неожиданно выиграл первый приз.

Размеры вознаграждения настолько приятно его удивили, что он сразу подсчитал, что писателем быть выгоднее, чем матросом, кочегаром, бродягой, ломовым извозчиком, фермером, продавцом газет, студентом, социалистом, рыбинспектором, военным корреспондентом, домовладельцем, голливудским сценаристом, яхтсменом и даже – золотоискателем. Да, были такие чудесные времена для литературы: пираты – еще устричные, а не интернетные; журналы – еще толстые, литературные, а не глянцевые. Что, впрочем, не мешало американским издателям наводнять все английские колонии Тихого океана пиратскими изданиями британских же авторов и (sic!) дешевыми нотами европейских композиторов. Технологии изменились, люди – не очень.

В современной же Джеку Лондону викторианской Британии были модны нравоучительные песенки с моралью. Даже среди моряков. Вспоминается одна про расхлябанного и бравого матросов. Первый, как водится, спал на вахте, дерзил боцману, пропивал жалованье, дрался в портовых кабаках и заканчивал, как положено, на каторге. На бравого же матроса, свято соблюдавшего Устав службы на судах морского флота, боцман не мог нарадоваться, и даже капитан за какие-то весьма исключительные заслуги отдавал за него замуж свою хозяйскую дочку. Суеверия относительно женщин на корабле англичанам почему-то чужды. Но бравый матрос не почивает на лаврах, а поступает в штурманские классы. «Орудует секстаном и будет капитаном!» – обещал хор матросов, исполняющих шанти на палубе, выхаживая якорь на шпиле.

В том, что Джек Лондон тоже знал эту нравоучительную моряцкую песенку, сможет убедиться каждый, кто дочитает эту книгу до конца. Финал «Рассказов рыбачьего патруля», кстати, заставляет задуматься о соотношении автобиографии и моряцкого фольклора в этом цикле. Критики в море не ходят и, как правило, не могут отличить «случай из жизни автора» от моряцкой байки, портовых легенд и прочего фольклора ловцов устриц, креветок, осетров и лосося залива Сан-Франциско. Им невдомек, что оснований верить рыбинспектору ничуть не больше, чем верить рыбаку, вернувшемуся с рыбалки, чья «правдивость» давно стала притчей во языцех. Однако просто дух захватывает, когда через столетие подглядываешь, как от рассказа этого сборника к рассказу «выписыватся» молодой нетерпеливый автор, пробует сюжетные ходы, все увереннее выстраивает композицию в ущерб буквализму реальной ситуации и подводит читателя к кульминации. И уже угадываются некоторые интонации и мотивы грядущих «Смока и Малыша» и других вершинных рассказов северного цикла. И понимаешь, что после того, как Джек Лондон записал эти реальные и вымышленные истории рыбоохранного патруля, они, как и у греков после Гомера, стали эпосом бухты Золотой рог.

Но мне непонятно, почему никто из критиков до сих пор не проговорился, что сам Джек, собственно, оказался расхлябанным матросом из той песенки, которого хватило на один океанский рейс. К счастью для читателей всего мира. Если бы он стал капитаном, он вряд ли сделался бы писателем. То, что он оказался также неудачливым старателем (и далее по внушительному списку профессий, приведенному выше), тоже сыграло на руку читателям. Я более чем уверен, что, разбогатей он на золотоносном Клондайке, ему было бы незачем писать романы. Потому что свое писательство он всю жизнь рассматривал прежде всего как способ заработка денег своим умом, а не мускулами и всегда щепетильно пересчитывал тысячи слов в своих рукописях и множил в уме на центы гонорара за слово. Обижался, когда редакторы сокращали много.

Что же до «Морского волка», то я не сторонник критических разборов классических произведений. Читатель вправе смаковать такие тексты по собственному усмотрению. Скажу только, что в нашей некогда самой читающей стране каждого курсанта мореходного училища можно было заподозрить в том, что он убежал из дому в мореходку, начитавшись Джека Лондона. По крайней мере, слышал это от нескольких седых боевых капитанов и украинского писателя-мариниста Леонида Тендюка.

Последний признался в том, что когда его научно-исследовательское судно «Витязь» зашло в Сан-Франциско, он бессовестно воспользовался служебным положением «старшего группы» (а советских моряков отпускали на берег только «русскими тройками») и полдня таскал за собой улицами Фриско двух недовольных матросов в поисках знаменитого портового кабачка, в котором, по легенде, любил сиживать шкипер «Призрака» Вольф Ларсен. И это было ему в тот момент во сто крат важнее, чем законные намерения товарищей искать жвачки, джинсы, женские парики и люрексовые косынки – законную добычу советских моряков в колониальной торговле. Кабачок они нашли. Бармен показал им место Вольфа Ларсена за массивным столом. Незанятое. Казалось, увековеченный Джеком Лондоном шкипер «Призрака» только что отлучился.