«Фаталист» – ключевая новелла «Героя нашего времени». Вся она пронизана философским подтекстом об общественном и нравственном долге, о смысле и цели жизни, о том, кто же правит жизнью – человек ли, Бог или судьба? В «Фаталисте» говорится о том, что «мусульманская» вера в судьбу парализует «волю и рассудок», перекладывая ответственность за совершенные поступки с отдельной личности на «небеса», на которых будто бы «написана» судьба каждого человека.
В критической литературе существует мнение, что завершающая роман «Герой нашего времени» новелла «Фаталист», как и «Тамань», были написаны Лермонтовым значительно раньше и первоначально задумывались как самостоятельные произведения. Но потом, в процессе работы над романом, Лермонтов, так сказать, задним числом включил эти новеллы в произведение. Об этом свидетельствует некоторая несхожесть личности Печорина в «Фаталисте» с тем, как она обрисована в других частях романа. Но суть не в этом. «Фаталист» нужен был Лермонтову для полного изображения портрета своего поколения. Здесь он философски обобщает созданную удручающую картину современных ему нравов. Устами Печорина Лермонтов называет себя и свое поколение жалкими потомками, скитающимися по земле «без убеждений и гордости, без наслаждения и страха», неспособными больше к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного, счастья.
На первый взгляд подобные абстрактные рассуждения Печорина и правда могут показаться несвойственными привычному образу Печорина из новеллы «Княжна Мери» и других. Но это только на первый взгляд. Между тем, это один и тот же Печорин, раскрывающийся в каждой новелле «Героя нашего времени» в новом качестве, в соответствии с новым внутренним конфликтом. Лермонтов дает не статистический образ Печорина, а серию его портретов, поданных в разных ракурсах.
Содержание «Фаталиста» вроде бы незамысловатое. Печорин по делам службы попадает в казачью станицу. Чтобы скоротать время и убить скуку двухнедельной командировки, по вечерам играет с местными офицерами в карты. Однажды, засидевшись у майора С., заговорили о судьбе человека, по мусульманскому поверью, будто бы написанной на небесах. Одни высказывались в пользу этой теории, другие напрочь ее отвергали, и тут поручик Вулич, серб по национальности, предложил перейти от пустых споров к делу. Чтобы доказать, что предопределение свыше существует, он принял пари Печорина, снял со стены пистолет, взвёл курок и насыпал на полку порох. Доказывать он решил на самом себе. Его мысль была такова: если предопределение существует, то вряд ли ему суждено умереть именно сейчас, от пистолетного выстрела. Скорее всего он умрет как-нибудь иначе, судьба его уже «написана на небесах», а коль так, – нечего бояться сейчас пули – всё равно он останется невредим. И как это ни странно, пари он выигрывает.
Наружность поручика Вулича вполне соответствовала его характеру. Помимо Печорина, это второй главный: герой «Фаталиста». Вулич не боролся с природными склонностями, а был их пленником. В новелле читаем: «Была только одна страсть, которой он (Вулич – П. Б.) не таил: страсть к игре. За зелёным столом он забывал всё и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи, только раздражали его упрямство».
Это был храбрый, скрытный человек, несколько напоминавший самого Печорина. Принадлежал к тому же поколению, то есть к «жалким» наследникам героических времён, лишенным веры и цели жизни. Но Вулич не жаловался на судьбу, а довольствовался тем, что постоянно бесцельно дразнил и испытывал ее, не сомневаясь в ее безраздельной власти над человеком. Это убеждение и поддерживало его склонность играть собственной жизнью. Вулич – игрок по натуре. Он «самодовольно» улыбается после осечки пистолета, приставленного к собственному виску. «Это лучше банка и штосса», – говорит он с некоторой долей самолюбования Печорину. Вулича постоянно каким-то фатальным образом тянет рисковать.
Перед тем, как Вулич спустил курок, на Печорина нисходит некое тайное мистическое озарение, и он вдруг по лицу первого, хранящего странный отпечаток неизбежной судьбы, понял, что тот должен нынче умереть. И догадка Печорина подтвердилась. Вулича, по пути домой, убивает пьяный казак. Причем Вулич сам, собственным неуместным вопросом, провоцирует нападение. Это ли не предопределение!
Зарубивший Вулича казак запирается в пустом доме, и тут уже Печорин, подобно Вуличу, испытывает судьбу. Он врывается в дом через окно и обезоруживает казака.
Стиль «Фаталиста», как и остальных новелл романа, многозначен. С одной стороны, все высказывания персонажей строго подчинены развитию диалога, с другой стороны эти же высказывания звучат как самостоятельные афоризмы, имеющие общечеловеческое значение. В «Фаталисте» заложен очень глубокий философский подтекст. Все коллизии сгущены и сконцентрированы. Описаны три смертельные схватки с судьбой. Удачный эксперимент Вулича с выстрелом себе в висок трезво объяснил Максимыч, сославшись на то, что «азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмешь пальцем». Второе испытание стоило Вуличу жизни. «Чёрт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!..» – справедливо сокрушается Максим Максимыч. Из этого становится ясно, что в смерти Вулича повинен прежде всего он сам, а не судьба. И наконец, в сцене захвата пьяного казака Печориным видна прежде всего тщательная подготовка и продуманность операции. Печорин взвесил каждый жест при нападении. Перед этим изучил ситуацию, заглянув в хату через щель ставни, составил план действий, поместив у дверей троих казаков и поручив есаулу отвлекать внимание осажденного. Выбрав подходящую секунду, Печорин оторвал внезапно ставень и бросился в окно «головой вниз», что и обусловило промах казака, выстрелившего наугад. Цель всего этого подробного описания – ответить на одну из главных проблем всего романа: кто хозяин жизни на земле, слепая судьба или человек? Лермонтов доказывает, что – человек. Хотя, как мне кажется, ему были не чужды и некоторые мистические настроения. Соприкасаясь ежедневно со смертью – ведь идет война с горцами – волей неволей задумаешься о судьбе. Будешь сопоставлять: почему миновала тебя смерть в этом бою и минет ли в следующем? От чего это зависит: от собственной ловкости или от простого везения? Случайно ли всё это или имеет определенную систему? Я имею в виду принцип выживания в бою: кто остается в живых, и кто погибает?
Ответ ясен: конечно, многое зависит от самого человека, от его ловкости и умения. Но не исключена и доля везения, то есть некоторое частичное вмешательство судьбы. Пусть даже совсем незначительное. Лермонтов как бы говорит, что, если и есть предопределение свыше, то человек всё равно волен пойти наперекор судьбе и победить. Это и доказано поступком Печорина, когда он разоруживает пьяного казака.
В «Фаталисте» всё закручено вокруг темы судьбы, предопределения. Эта тема находит разное фразеологическое выражение в языке разных персонажей новеллы. Принципу разностороннего освещения всё той же проблемы предопределения подчинено и быстрое, почти молниеносное развертывание сюжета в композиции «Фаталиста». Повествование всё время удерживает внимание читателя в напряжении. В коротенькой вещи заключена поистине огромная энергетическая потенция.
В «Фаталисте» всё не случайно, всё работает на тему предопределения. Даже то обстоятельство, что поручик Вулич – серб по национальности, тоже не случайно. Это так же из области предопределения. Именно то, что Вулич – иностранец, помешало ему найти неуловимые оттенки в обращении, которыми люди одной национальности обычно пользуются почти интуитивно. Вежливая предупредительность серба в обращении к пьяному казаку была неуместна. Казак воспринял это как барскую снисходительность. Вопрос: «Кого ты, братец, ищешь? » уже предполагал ответ: «Тебя».
Но и для казака Вулич стал, так сказать, предвестником судьбы. Ведь, зарубив офицера, тот тем самым подписал себе смертный приговор. Видно, у этого казака на роду было написано умереть «на плахе». Судьба же привела его и в пустой дом, где он заперся. Будь иначе, казак бы попытался скрыться из станицы и тем сохранить себе жизнь. Но он не противился судьбе. Перебранка с есаулом, уговаривавшим казака покориться судьбе и его отчаянный ответ: «Не покорюсь!», шли как раз таки от бессилия и покорности судьбе. Всё это, видно, понял Печорин, решивший испытать и свою судьбу, поимкой запершегося в хате казака.
О «Фаталисте» можно еще говорить много, в этой коротенькой новелле материала для размышлений на целый роман. Темой предопределения не исчерпывается её содержание. Здесь и взаимоотношения казаков и офицеров, тех же господ и холопов, и кавказская война, уже сама по себе, без всяких фаталистических напластований, вызывающая глубокий интерес, как исторический факт, и новое увлечение Печорина хорошенькой дочкой старого урядника Настей, о которой упомянуто лишь вскользь, и многое другое.
Из всего сказанного воочию представляешь, какого мастера художественного слова лишилась Россия в то время, и что бы Лермонтов мог ещё создать, не оборвись его жизнь столь рано. Воистину, это была бы фигура масштаба Льва Толстого, и приходится только сожалеть и догадываться, какую бы «Войну и мир» он написал.
«Фаталист», как это ни странно, в наше время звучит весьма современно. Всегда в смутные времена оживает в обществе вера в сверхъестественные силы, в судьбу и предопределение. Первый всплеск этого интереса возник в России в начале этого века, но затем мистические веяния были прерваны разгулом коммунистического мракобесия после семнадцатого года.
Тем и отличается крупный художник слова, что он своими произведениями заглядывает далеко вперед. Произведения настоящего таланта всегда современны и актуальные. Только посредственности пишут на злобу дня.
Новеллой «Фаталист» Лермонтов положил начало популярной отечественной мистической беллетристике. И это не просто литература, досужее фантазирование, – а подступы к научному пониманию фатальных явлений действительности. Это взгляд в науку XXI века, вероятно, откроющую завесу над многими таинственными явлениями современной жизни.
Что такое фатализм? Это вера в предопределённость жизненных событий. Здесь работает принцип - чему быть, того не миновать. Судьбу изменить невозможно, а её естественный ход до последней минуты расписан в небесной канцелярии. Поэтому нет смысла что-то менять, предпринимать какие-то меры безопасности, так как это всё равно не поможет. Если человеку суждено утонуть, то он не сгорит и не будет убит на поле брани. Людей, верящих в неотвратимость грядущих событий и исключающих свободный выбор, называют фаталистами.
Фатализм в истории - явление довольно распространённое. Известно немало выдающихся личностей, которые глубоко верили в незыблемость и неизменность жизненного пути. Поэтому, очень часто, получая тревожные сигналы о готовящихся покушениях, они не предпринимали никаких мер, чтобы защитить себя. Это называется не глупостью, а глубокой убеждённостью в своей избранности и верой в счастливую звезду, которая хранит от всех невзгод и несчастий, чтобы избранный выполнил свою высшую миссию на Земле.
Убийство Юлия Цезаря заговорщиками
Гай Юлий Цезарь
Выдающийся полководец и политик Древнего Рима Гай Юлий Цезарь относился как раз к фаталистам. Он был убит группой заговорщиков 15 марта 44 года до н. э, но перед этим его неоднократно предупреждали об опасности. Известный прорицатель Вестриций Спуринна настоятельно посоветовал ему проявлять осторожность именно в марте.
Утром 15 марта 3-я жена Кальпурния Пизонис всячески упрашивала мужа не ходить в этот день в Римский форум. Она заявила, что видела нехороший сон, в котором Цезаря убивают несколько мужчин. Но супруг отказался оставаться дома. К тому же, он не окружил себя охраной и оказался один против нескольких десятков заговорщиков. Те закололи диктатора ножами, а причиной этому стала вера в свою избранность и счастливую звезду.
29 марта 1792 года в возрасте 46 лет нелепо умер король Швеции Густав III. Он, как и Цезарь, верил в свою исключительность и избранность. Поэтому, когда 16 марта упомянутого года получил анонимное письмо с предупреждением о готовящемся покушении, то проигнорировал его. В этот день устраивался бал-маскарад в королевской Опере. Венценосная особа приехала туда около 23 часов.
Охрана, знавшая о письме, настоятельно рекомендовала королю не появляться в зале, где проходили танцы. Но самодержец отказался воспользоваться разумным советом. Он надел маскарадный костюм, который включал в себя маску, но поверх повесил крест св. Серафима. Его могли носить лишь члены королевской фамилии. Таким образом, узнать самодержца не представляло никакого труда.
Король Швеции Густав III
По этому кресту король и был опознан гвардейским капитаном Якобом Анкарстрёмом. Тот подошёл к Густаву III сзади и вытащил из под маскарадного костюма пистолет. В этот момент самодержец резко повернулся, как будто что-то почувствовав. Рука заговорщика дрогнула. Пуля, вместо того, чтобы попасть в сердце, вошла в ногу. Но выстрел практически никто не услышал, так как громко играла музыка.
Раненого короля тут же унесли из зала, перевезли во дворец и пригласили врачей. Те, осмотрев рану, заявили, что серьёзного ничего нет. Но дело осложнилось тем, что свой пистолет Анкарстрём зарядил дробью и изрубленными ржавыми гвоздями. Поэтому в рану попала инфекция, и началось заражение крови. 29 марта, через 13 дней после маскарада, король Швеции умер.
Роман Фёдорович Унгерн
Можно также рассмотреть фатализм в истории на примере барона Унгерна. Этот человек отличался поразительной отвагой. Он бросался в атаку на вражеские пулемёты и не получал ни одного ранения. Какая-то неведомая сила хранила его в самых кровопролитных сражениях. После одного из боёв, в седле, сапогах и конской сбруе нашли следы от множества пуль. Конь был ранен, а барон не получил ни царапины. Вполне естественно, что Роман Фёдорович уверовал в свою исключительность. В то же время он хотел знать, какой у него судьбоносный путь, а поэтому обратился к восточным предсказателям.
Один из предсказателей взял баранью лопатку, внимательно рассмотрел её и изрёк, что лихому генералу осталось жить 130 дней. Такой же срок назвали и 2 монгольских монаха, также гадавшие на костях.
Главный борец с Советской властью на Дальнем Востоке считал указанное число чрезвычайно несчастливым. Ведь оно представляло собой число 13 умноженное на 10. Барон истово уверовал в предсказание, но в то же время понял, что пока не наступит роковой срок, ему ничего не грозит.
Барон Унгерн в плену
Бесстрашный генерал освободил Монголию от китайских захватчиков, а затем обратил свой взор на многострадальную Россию. Он ставил перед собой целью свержение Советской власти и возрождение монархии. Но сил у барона по сравнению с Красной Армией было очень мало. Поэтому он потерпел поражение от войск большевиков, проявляя при этом чудеса героизма.
Отступление вызвало разлад в армии Унгерна. Против бесстрашного генерала возник заговор. Офицеры пытались застрелить его прямо в полевой палатке. Но хотя в барона было выпущено множество пуль, ни одна из них не достигла цели. Однако удача уже отвернулась от бравого генерала. Вскоре его предали монголы, а верхом невезение стал плен. Роман Фёдорович оказался у красных. Он представлял для них страшную опасность.
Пленённого барона перевезли в Новониколаевск (ныне Новосибирск). 26 августа 1921 года пришла телеграмма от Ленина. Он требовал как можно быстрее судить Унгерна и расстрелять, если вина его будет доказана. 15 сентября 1921 года ровно через 130 дней после предсказания состоялось судебное заседание. Барона приговорили к расстрелу и тут же привели приговор в исполнение. На тот момент Роману Фёдоровичу было 35 лет.
Теодор Ван Гог
Фатализм в истории актуален и в наши дни. Тут можно назвать нидерландского кинорежиссёра Теодора Ван Гога. Он создал 10-минутный фильм "Покорность". В нём подвергалось критике отношение ислама к женщинам. Это вызвало недовольство у ряда лиц, придерживающихся радикальных взглядов. В адрес кинорежиссёра стали поступать угрозы. Полиция предложила Теодору охрану. Однако тот отказался, мотивируя это фатальностью судьбы.
Трагедия случилась 2 ноября 2004 года в Амстердаме. Кинорежиссёр ехал на работу на велосипеде. Его догнал другой велосипедист и открыл огонь на поражение. В создателя скандального ролика было выпущено 8 пуль. После этого нападавший перерезал истекающему кровью Теодору горло и ударил его несколько раз ножом в грудь. Убийцей оказался марокканец по происхождению Мохаммед Буйери.
Фаталисты в большинстве случаев сами виноваты в трагическом конце. Но тут уже ничего не поделаешь. Если у человека сформировались определённые взгляды, то переубедить его практически невозможно. Отсюда и печальный исход, который является следствием человеческого упрямства и нежелания понять очевидное. А вот предопределённость судьбы здесь вообще ни при чём .
Наша жизнь полна различными событиями. А задумывался кто-нибудь, почему они происходят? Может быть, мы сами строим свое будущее? А если, все же, кто-то свыше руководит нами?
Фаталист - это человек, отдавший себя во власть судьбы
Слово «фаталист» сейчас редко используется в обиходе, и не каждый человек знает его значение. Для общего развития это определение необходимо понимать, чтобы не оказаться невеждой в нестандартной ситуации.
Многие словари трактуют это слово по-разному, но его суть от этого не меняется. В общем понятии фаталист - это человек, который верит в свою судьбу и всячески на нее полагается. Он считает, что все в его жизни предопределено заранее, и от его решения ничего не зависит.
В переводе с латинского fatalis - роковой, а если обратиться к английскому языку, то там можно найти похожее слово fate, перевод которого - «судьба».
В словарях различных авторов значение слова фаталист трактуется по-разному, но главная суть остается одна. По определению Т. Ф. Ефремовой, фаталист - это человек, верящий в фатум, неотвратность судьбы; эта вера основана на стойком убеждении, что все в этом мире предопределено заранее, и мы не в силах изменить свою судьбу. В. Даль в своем определении добавляет то, что фатализм является основой ислама; фаталисты категорически отрицают свободу воли человека; автор считает, что вера фаталиста губительна для нравственности.
Фатализм и общество
Фаталистические представления начали развиваться еще в народных мифологиях, считалось, что каждому предназначена своя участь, и она неизбежна. Позднее стало развиваться понятие о судьбе и роке. Люди были уверены в неизбежности всех происходящих с ними событий, они считали, что никто не в силах этому помешать. Геродот своей фразой дает этому подтверждение: «Того, что должно случиться по воле божества, не в силах отвратить человек».
Православная вера считает фатализм мифом, так как рок отрицает свободу воли человека. Исходя из мировоззрения фаталистов, человек не несет ответственности за свои поступки. Он просто становится сторонним наблюдателем за событиями, происходящими в его жизни, и не прилагает никаких усилий для того, чтобы на них повлиять.
Исторический фатализм говорит о том, что все события, происходящие в мире, заранее предопределены, и все попытки и усилия людей изменить их ход напрасны.
Вера в судьбу
Фаталист - это человек, полностью отдающий себя во власть судьбы. При некоторых обстоятельствах эта вера ему помогает: например, если человек идет в бой, он знает, что если ему суждено выжить, то ни одна пуля его не зацепит; если суждено умереть от чумы, никакая санитарные меры предосторожности его не спасут.
Фаталисты верят в то, что их воля и все, происходящее с ними, подчинено некой высшей силе, которая направляет все их действия, и они не в силах что-либо изменить.
В современном обществе все большее количество людей верит в то, что их судьба предопределена, и не стоит строить планы на будущее. Если же желаемое осуществляется, значит, так было задумано заранее.
Верить в судьбу или нет - это каждый должен определить для себя сам, независимо от того, считает ли он себя фаталистом.
Фатум и свобода воли
Основной причиной непризнания фатализма т. н. современным обществом, неприятия его всерьёз, является вера в спонтанность творческого процесса , безграничные возможности научного поиска, включающих в себя элемент безграничности , озарения. В то же время научный, инженерный подход, доверяющий лишь очевидному и непротиворечивому, настаивает на наличии таких закономерностей даже в творчестве.
Слово «фатализм» нередко употребляется также как синоним «бытового» пессимизма - от неверия в возможность благополучного исхода инициативы и до мрачной уверенности в отрицательном её результате.
Но всё же, кроме «обывательского пессимизма», более распространено античное , «философское» понимание фатума как соединения изначальных факторов неживой природы (всевозможные стихии) и последствия творения живых сущностей. Для античного человека все необоримые стихии, это - порождение «соответствующих» богов , «продукт их творческих усилий». Кроме свобод всемогущих богов, в той же системе, в противовес и, одновременно, в дополнение понятию «фатум» существует ещё такая вещь как «жребий » (лат. la:fors ). Это - словно бы «зазор», переменная в программе , благодаря которой реализация фундаментального высшего замысла приобретает живую индивидуальную вариабельность, а приносимые героями жертвы - действительное оправдание.
В связи с этим, фатум, фатальное - есть «коллективно » творимая и «уже-завершённая-в-будущем» машина , в которой пассивным участникам достаётся участь «винтика », «инструмента » («plebeium in circo positum est fatum», лат. - «толпа огорожена судьбиной»). Что касается активных героев, то у них - роль «сырья», «расходного материала». Таким вот образом фатум каждого живого существа и составляет единую «фатум-систему». В точности так, как из эпизодов и реплик складывается драматическое действие , происходящее в предлагаемых обстоятельствах и заканчивающееся предполагаемым образом. В этом свете бунт против рока - осмысленно совершаемый подвиг, уничтожающий героя, но влияющий на «машину» в целом; чреватая, но необходимая сущему «импровизация ». («Fata volemtem ducunt, nolentem trahunt», лат. - «Желающих судьба ведёт, а не желающих - тащит»). Здесь стоит заметить, что эллинистические (и «дочерние» латинские) школы оперируют категорией рока-фатума в целом солидарно.
Если провести довольно условную параллель с «восточными доктринами», то в индийской традиции , по-видимому, фатуму как процессу наиболее близким будет такое понимание судьбы (дайва), в котором худая карма одного всё водит и водит по миру сансары («Колеса жизни»), а добрая другого - позволяет ему выйти из круга рождений. Причём, от Бога закон независим (просто Богу рамки уже не нужны). В циклически повторяемом бытии мира, с его изначальной данностью, есть универсальный закон бытия (Дха́рма санскр. धर्म, dharma). В широком смысле такое относится как к индуизму , так и к буддизму .
Авраамические религии резко отрицательно относятся к предсказаниям и гаданиям.
См. также
Ссылки
Wikimedia Foundation . 2010 .
Синонимы :Смотреть что такое "Фатализм" в других словарях:
- (от лат. fatalis роковой, fatum рок, судьба), мировоззрение, рассматривающее каждое событие и каждый человеч. поступок как неотвратимую реализацию изначального предопределения, исключающего свободный выбор и случайность. Можно выделить… … Философская энциклопедия
фатализм - а, м. fatalisme m. Вера в предопределение, неотвратимую судьбу. БАС 1. Предопределение fatalisme, которое впрочем замечается в одной речи Спасителя, когда он говорит об Искариотском. 1808. В. А. Озеров А. Н. Оленину. // РА 1869 5 133. Проходя по… … Исторический словарь галлицизмов русского языка
- (ново лат. с греч. окончанием, от лат. fatum рок, судьба). Философское мнение, приписывающее все события человеческой жизни слепому предопределению; судьба, рок. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А.Н., 1910.… … Словарь иностранных слов русского языка
Фатализм - (лат.fatum – тағдыр, fatalis – жазмыштық) ; 1)табиғатта, қоғамда және әрбір адамның өмірінде оқиғалардың жоғары ерікпен, жазмышпен (рок), тағдырмен алдын ала анықталатындығы туралы философиялық концепция; 2)осы концепцияға сәйкес жүріс – тұрыс… … Философиялық терминдердің сөздігі
Муж., лат. судьба, рок в смысле предопределенья, неизбежной, предназначенной провиденьем будущности. Основа исламизма фатализм. Фаталисты отрицают свободу воли человека и ответ его за дела. Фаталистическое верованье гибельно для нравственности.… … Толковый словарь Даля
Стоицизм Словарь русских синонимов. фатализм сущ., кол во синонимов: 3 вера в неотвратимую судьбу (2) … Словарь синонимов
Фатализм - Фатализм ♦ Fatalisme Вера в неизбежность всего происходящего. Фатализм отбивает охоту к действию, и всякий фаталист прежде всего ленив или должен быть ленивым … Философский словарь Спонвиля
- (от латинского fatalis роковой, fatum рок, судьба), представление о неотвратимой предопределенности событий в мире; вера в безличную судьбу (античный стоицизм), в неизменное божественное предопределение (особенно характерна для ислама) и т.п … Современная энциклопедия
- (от лат. fatalis роковой fatum рок, судьба), представление о неотвратимой предопределенности событий в мире; вера в безличную судьбу (античный стоицизм), в неизменное божественное предопределение (особенно характерна для ислама) и т. п … Большой Энциклопедический словарь
- (лат. fatalis роковой, предопределенный судьбой) 1) философская концепция о существовании предопределенности высшей волей, роком, судьбой событий в природе, обществе и в жизни каждого человека; 2) соответствующий поведенческий принцип. Уже в… … Новейший философский словарь
Композиция «Фаталиста» относительно проста на фоне усложненной общей композиции романа. Текст не членится на главы или иного рода крупные фрагменты и представляет собой естественную последовательность фрагментов хроникерского повествования (и в этом Печорин «взаимодополнителен» Максиму Максимычу — субъекту сказового повествования в открывающей роман «Бэле»), дополняемого диалоговыми репликами и медитациями. Особое внимание в этой композиционной прозрачности текста обращают на себя его внешние границы: зачин и концовка.
Начинающийся с местоимения первого лица (Мне как-то раз случилось...), «Фаталист» завершается суждением о Максиме Максимыче: Он вообще не любит метафизических прений. Выше уже говорилось, сколь значим этот переход от себя к «другому» в качестве актуальной границы личностного «я».
Авторская итоговость такой концовки не только «Фаталиста», но и всего романа в целом (Печорин-герой, что нам уже известно из второй главы, как раз пренебрегает дружбой Максима Максимыча) становится еще очевиднее при сопоставлении с концовками предыдущих фрагментов «журнала» Печорина. Заключительная фраза «Тамани» и всей первой части романа начинается словами: Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих... А завершающая фраза «Княжны Мери» является автохарактеристикой любующегося собой героя: Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига... и т.д.
Доминирующая композиционная форма хроникерского повествования предполагает позицию непредвзятого свидетеля, как в конце текста сам Печорин себя и называет. Это именно та жизненная позиция, на которую он претендует: Я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге.
Печорину не хотелось бы оказаться ни автором (волюнтаризм), ни персонажем (фатализм) столь дурно написанной на небесах (предмет спора) жизни. Однако удержаться на этой нейтральной позиции стороннего наблюдателя ему никак не удается: личность героя оказывается шире чаемой им для себя непричастности.
Речь идет не столько о сюжетной активности хроникера (экспериментаторство с жизнью и смертью отнюдь не исключает, а скорее предполагает «свидетельскую» позицию), сколько о его повествовательной активности.
Печоринское хроникерство, предполагающее равновесие двух событийных планов нарратива, сильно смещено в сторону аукториального повествования с позиции всеведения. Сказанное проявляется, в частности, в обилии ремарок, порой развернутых, сопровождающих почти все диалоговые реплики, которые при этом сами по-печорински предельно лаконичны. Печорин не слишком внимателен к чужим речам в своем цитировании.
На этом фоне особую значимость получает столь редкий обмен репликами без ремарок. Таких моментов всего два: краткий «диалог согласия» между Вуличем и Печориным по поводу веры в предопределение, а также получение Печориным известия о гибели Вулича. В обоих случаях отсутствие ремарок — своеобразный симптом растерянности героя-хроникера. Это краткие мгновения ослабленности скрытого авторского импульса мнимо объективного повествования, во всех прочих ситуациях заметно теснящего диалог, подвергающего его своей цензуре.
Характерно в этом отношении редуцирование диалога до реплики в кавычках, как бы поглощаемой повествованием. Крайний случай — безответная реплика Прощай, Настя из центрального эпизода: вступление в диалог оказывается его прекращением, уничтожением диалога. Композиционная форма этого микроэпизода концентрирует внимание на антидиалогичности печоринского уединенного сознания.
Еще ощутимее тяготение внешней хроникальности повествовательного дискурса к его внутренней аукториальности в изложении тех эпизодов игры и смерти Вулича (1-а и 8), свидетелем которых сам Печорин не был. Например, он с явным удовольствием солидарного с героем автора сообщает: Вулич не заботился ни о пулях, ни о шашках чеченских. Эти фрагменты, где хроникер руководствуется чужими рассказами, совершенно неотличимы от остального повествования, что вынуждает предполагать немалое участие беспокойного и жадного воображения Печорина и во всех иных случаях.
Явное ослабление диалога в поле монологического печоринского сознания одновременно повышает композиционно-смысловую значимость каждой запечатлеваемой текстом реплики, особенно в случае ее повтора. Не покорюсь! — дважды выкрикивает уединившийся ото всех казак (во второй раз в ответ на слова есаула: Своей судьбы не минуешь). Кроме этого слова он произносит еще только одно: Тебя! — в ответ на вопрос Вулича.
Эта концентрация внимания на отказе покориться и на будто бы избирательном интересе к Вуличу делает казака как будто уже и не случайным убийцей фаталиста, но не орудием предопределения, а своего рода идейным противником того, чей фатализм предполагает именно покорность судьбе.
Казак берет своеобразный реванш за поражение Печорина, поставившего в споре с Вуличем на своеволие. Этот персонаж оказывается словно еще одной — теперь уже волюнтаристской — ипостасью самого Печорина. Не случайно хроникер поочередно вступает в борьбу с обоими, не преодолевая, впрочем, в этой борьбе своей внутренней раздвоенности.
Тюпа В.И. — Анализ художественного текста — М., 2009 г.
